В «делах» царицыных мастериц выделяем три основных момента: первое – обвинения и взаимообвинения в «поносных» словах против царицы (фигура царя проясняется именно из фигур умолчания); второе – обвинения в попытках отравления царского семейства (и снова речь подчеркнуто ведется лишь о царице и детях); и, наконец, третье – обвинения в намерениях «испортить» царицу и ее детей, то есть причинить им зло, повредить посредством колдовства. Разумеется, дела возбуждены по доносам, а признания получены при обязательном применении пыток. Но никакого проявления «восточной дикости» в этом нет. Ведь и в Европе вовсю горят костры, и «ведьм» сжигают и пытают. Казалось бы, и в Европе и в России эти преследования «колдунов и колдуний» – явления одного порядка, и, прежде всего, любопытна достаточно поздняя их интенсификация; уж «век просвещения» на пороге, а костры все горят и горят… Но мы все же оставим покамест попытки истолковать европейские ведовские процессы и обратимся к отечественным колдуньям. Здесь все оказывается не так сложно, потому что обвинение в колдовстве, в «порче», всегда соединено с обвинением в попытке отравления, и тут же рядом является обвинение в государственной измене. То есть российские ведовские процессы – это не какие-то загадочные в своей жестокости преследования невинных женщин, а самые обычные «политические дела». Интересно, что кончаются они в своем роде «гуманно» – как правило, ссылкой на дальний север. Костром – никогда! Впрочем, стоит заметить, что подобный «гуманизм» зависит от наличия в государстве «ссыльных земель»: в России это север; англичане, французы и испанцы ссылают в Америку; причем, в Англии и Франции заселение колоний ссыльными преступниками являлось стойкой практикой. А вот Испания свои заморские колонии начала терять, немецких же заморских колоний просто еще нет. Ну, и горят себе костры…
Несомненно, «колдун» или «колдунья» были в русском обществе личностями характерными и маргинальными. И, конечно, крайне подозрительными в делах об «измене». Такой человек мог приготовить яд. Будучи «по роду своей деятельности» постоянно посещаем самыми разными людьми, такой человек легко мог быть использован в качестве шпиона, участника заговора. На первый взгляд, перед нами пустые бабьи суеверия: такая-то мастерица носила в платочке завязанный «наговорный корешок» или «наговоренное мыльце». Первые признания: все это, мол, для того, чтобы муж крепче любил. Но далее выясняется, что и разговоры некие велись, и кто-то сыпал и подсыпал нечто… Число обвиненных в тех или иных действиях множится. Но действительно ли мы можем сказать, что несчастных суеверных женщин и их мужей мучат понапрасну? Случайно ли то, что возбуждению крупного «ведовского процесса» предшествовали страшные события в царской семье: умирает маленький царевич Иван, царевич Василий рождается больным и тоже вскоре умирает; сама царица тяжело болеет. Теперь у царя одни дочери и один лишь сын, то есть будущее династии под угрозой. И наконец, когда все будто бы завершилось, у царя с царицей стало «не по-прежнему». То есть что «не по-прежнему»? Имеет ли это «не по-прежнему» связь с глухими упоминаниями об опале, постигшей нескольких родственников царицы? Были они замешаны в заговоре?..
И все эти тягостные для царской семьи события происходят на фоне тянущейся уже не первый год, можно сказать, затянувшейся попытки устроить династический брак царевны Ирины Михайловны…
