— Нет, все узнал. Бывай.
— И тебе мешком по затылку, — бросил Михал Михалыч свою любимую прибаутку, хрипло хохотнув.
Мешок денег мне бы не помешал, да.
Я убрал телефон в карман и снова посмотрел на Катины окна.
Когда набирал код на панельке домофона, пальцы дрожали. На этаж поднимался медленно, с пустой головой, не представляя, с чего начну разговор. А может, на хрен все слова? С подъезда в постель?
Нажал на кнопку звонка. Через полминуты услышал шаги за дверью. В груди сердце зашлось, ком перекрыл горло.
А потом потемнел кругляшок глазка и прозвучал вопрос:
— Кто вы?
И голос был не Катин.
— А-а… я… — растерялся напрочь. — Тут же Катя живет?
Я сверился с цифрой на стене и номером квартиры — все верно, и дверь та самая — я замок сам менял на новый после жильцов, вот и царапина на покрашенном в черный металле — отвертка соскользнула и содрала краску.
— А вы ей кто будете? — догнал мысли странный вопрос.
— Мы… в одной деревне дома у нас, соседи мы, я ей привез кое-что, — нашелся не сразу, но вроде выкрутился.
Защелкал замок, и дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти.
— А Катерина продала нам квартиру. — Женщина меня изучающе просканировала, видимо, на предмет благонадежности и наличия преступного умысла. Потом отступила, приглашая войти: — С соседями рады будем познакомиться. Вы входите, чаем напою, сейчас мужа позову…
…Я уезжал из Катиной квартиры совершенно потерянный. Из груди словно вырвали кусок, и рана кровоточила. Я был уверен, что Катя для меня всегда будет в зоне доступа. В любое время дня и ночи будет ждать. Так всегда было, все время нашей связи было так и не иначе.
У меня даже мысли не возникло, что она может быть где-то, кроме этой квартиры и своего дома. Нас же связывают эти места, здесь все напоминает мне о ней, а ей обо мне. Я всегда стремился наследить в ее жизни, пометить, сделать как можно больше, чтобы, куда ни посмотри, был мой отпечаток.
Она не дождалась меня. Я обрез все концы, сжег мосты, не оставил шанса меня найти, позвонить… И Катя отчаялась и убежала.
Исчезла.
Новые жильцы не знали, куда она делась, какие у нее были планы. Лишь отзывались о Кате словами, которыми я о ней никогда бы не думал.
Грустная. Растерянная. Беззащитная.
Так им показалось.
Это же как ее боль просачивалась наружу, что о сильной, умной и улыбчивой Катюше у незнакомых людей осталось такое впечатление?
Что я сделал с ней, черт возьми?!
Мои родители живы и по возрасту здоровы, хоть и живут далеко. Я никогда никого не терял, не знал — каково это, когда понимаешь, что больше никогда не увидишь того, кого любишь, кто тебе нужен больше жизни.
Не знал этой боли вот до этого дня.
Это не как удар ножом в сердце — не остро, не вспышкой. Это постоянная изматывающая боль, становившая частью тебя, частью твоей жизни, лишавшая сил, вгонявшая в апатию и безнадегу.
А я украл у Кати меня и нашего сына, обманул ее, заставил поверить, что ее ребенок мертв. Оставил ее с этим погибать одну.
Господи… что я наделал?!
Мне было хреново. Так хреново, что я дышать не мог — будто сломалось что-то в организме, и воздух не поступал в легкие. Или мне его просто не хватало.
Мы дышали с Катей одним воздухом, она всегда была рядом. И вот ее нет со мной больше. Она пропала, оставив меня задыхаться в безвоздушной пустоте. Будто ее выдох был все время моим вдохом, а я раньше этого не замечал.
Я не помнил, как доехал до дома. Кажется, заруливал на заправку. Теперь там не надо выходить, чтобы заплатить, у меня было время провалиться в свою боль до самого дна. И я увяз там, пробил его и тонул, погибал.
