– Гы-гы! – развеселился Корфак. – Да ты просто песенник ходячий!
– Так и есть, – согласился Павельев, раздавая фишки. – Душа поет. А ты кто? – спросил он вдруг, глядя в глаза Толоконникову. Но нахал ничуть не смутился:
– Конь в пальто! Гы-гы!
Павельев должен был констатировать, что эта развязность и показная грубость ничуть не умаляли достоинств его противника. И дураком тот отнюдь не был. Соперника недооценивать глупо. Впрочем, какой Павельев ему соперник, если Мария все время проводит с ним? Пашу она пригласила лишь в благодарность за Дружка.
– В общем, играем на номер художественной самодеятельности! – объявила Мария. – Кто остается, песню поет. Или читает стих.
– Это уже «Фанты» получаются, а не «Козел», – заметил Рыжий.
– Ну и пусть, – настаивала Мария. —Ты, Павел, согласен?
Паша пожал плечами, дескать, стих, так стих.
– У меня «баян»! – заявил Толоконников, посмотрев в свои костяшки.
– Запевай, – отреагировал Паша. Корфак ударил громко костяшкой о стол.
– Тише, ты! – напугалась Мария. – Стол сломаешь!
Паша приставил буквой «Т» «шесть-четыре», Мария к его фишке свою – «четыре-пять». Игра пошла…
– А!!! – плотоядно возрадовался Толоконников, когда первым отстрелялся, а Мария набрала больше всех очков.
– Еще не вечер! – постаралась она умерить его злорадство.
– Ха-ха-ха! – не желал униматься Толоконников. – Придется тебе раздеваться!
– Спокойно! – прикрикнула на него Мария. – Мы играем на песню! Забыл?
«Интересно, бывало, что и вправду раздевались?» – В безумии ревности Паша готов был поверить во что угодно.
Остался он. В азартных играх ему редко везло, поскольку он никогда не просчитывал ходы, его это не интересовало. За стол садился ради самой обстановки – расслабиться, поржать. В этот раз только было не до смеха.
– Ваш выход, артист! – торжествовал победитель – корфаковец. Он-то, конечно, и думал, и просчитывал, и запоминал, какие карты вышли, какие остались. – Давай, давай!
– Я и не отказываюсь, – успокоил его Паша. Он задумчиво посмотрел на замершую на вечерней воде яхту слева по борту. Девушка и победитель устремили свои взгляды следом за ним. Тема была очевидна.
– Белеет парус одинокий, – улыбнулся Павельев, – в тумане моря голубом.
Толоконников хрюкнул, Маша стукнула его по руке, призывая к тишине.
– Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?
По мере того, как Паша продолжал, улыбка сходила с его уст, глаза стали задумчивы.
На неадекватную реакцию неблагодарного слушателя он и внимания не обратил. Так, словно размышляя о чем-то своем, глубоко личном, не глядя на зрителей, а обратив взор на яхту, он прочитал все стихотворение, и на последнем четверостишии:
Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой,
А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой.
– Паша тоже не сделал ударения, а так закончил, словно перестал думать вслух, и дальше стал думать про себя.
– Здорово! – удивилась Мария. – Если бы я не знала со школы, что это Лермонтов, подумала бы, это твои стихи.
Паша будто проснулся, поднялся, поклонился.
В следующем кону, как ни странно, продулся Рыжий.
– Вот! – торжествовала Мария. – Давай, давай! Сам теперь выступай!
– Да без базара! – удальски выпятил грудь ее приятель и куда-то исчез.
– Сейчас гитару принесет, – пояснила Мария. «Опля!» – воскликнул Паша про себя.
Вернувшийся с шестистрункой Толоконников остался верен себе, и запел деланно-хриплым голосом:
