С ведьмой я ещё не знаком. Пугают ей, как и положено, детей, беременных и приезжих. И меня пытались. Говорили, не ходи туда, заколдует в рыжего уродца. Ха! Вместо того чтобы напугать, заинтриговали так, что любопытство теперь зудит и пухнет, как прыщ.
Я ещё переживал, что в деревне мне будет скучно. Некогда тут скучать, но всё равно надеюсь, что родители помирятся. Сейчас я немного свыкся с этой мыслью, наверное, даже зря выдрал предыдущие страницы. Там столько было соплей и ненависти, за которую мне теперь стыдно. Хотя не то чтобы свыкся, просто верю, что папа простит маму. Не может не простить. Он же её так любит.
Я, конечно, не ожидал, что такое вообще может случиться в моей семье. Не папа изменил. Мама! А сил скрывать не нашла, покаялась. Бред какой-то. Как вообще такое могло произойти? Папа даже не напился после её признания, просто окаменел. Я себя ощущаю адвокатом убийцы. Понимаю, что мама сотворила подлость, но пытаюсь её оправдать. Помутнение рассудка (версия папы), бес попутал (это версия Лопаты), шампанское плюс всплывшая из забвения первая любовь (тётина). У меня своя версия есть. Этот мужик — говнюк — играл на виолончели. Куда-то под кожу проник своей музыкой и крышу ей сорвал. А ещё оказалось, что они давно знакомы, когда-то вместе учились в музыкалке. Музыка на маму всегда действовала как наркотик. Так что это можно считать смягчающими обстоятельствами. Психов же не судят. Их лечат.
Я верю, что папа простит. А я-то прощу? Если смягчится папа, то и я, наверное, тоже. А он с ней помирится, но ему нужно время, он ещё не всю посуду разбил на квартире.
Мама молча признала себя падшей женщиной и отдала топор правосудия в руки папе, решила уехать в деревню к сестре, пока судьба нашей семьи не решится. Вижу, что папу она любит. Кажется, теперь ещё сильнее.
Перед отъездом он забрал меня в гаражи. К друзьям не пошёл, а повёл меня на свалку. Выбрал самое дальнее автомобильное кресло и похлопал по сиденью.
— Садись.
Я сел. Какое-то время молчали, папа курил, а я кашлял. Наконец он выбросил окурок в вонючую переполненную банку.
— Езжай с мамой. Присмотри за ней.
— Значит, это уже решено? Она все же уезжает?
— Да.
Папа пошарил по карманам, достал пачку и снова закурил. А ведь он бросил пять лет назад. Я его пристыдил, а он сказал: «Мужик я или не мужик? Сказал, брошу, — значит брошу». И бросил. А теперь забыл о своём обещании.
— В глухомань эту?
— Старолисовскую, к тёте Жене.
— Пап, а ты?
— А я тут пока буду.
— Ты её любишь?
Папа болезненно сморщился и сломал сигарету.
— Говорят, что в отношениях всё должно быть честно. Никакого вранья. Если бы она собиралась уйти к этому хмырю, то да, я бы хотел знать, кому бить морду. Но так… Она просто не смогла врать, типа тяжёлая ноша притворяться. Но я бы предпочел не знать. Пусть бы врала дальше. Ну на кой чёрт мне такая правда? Зачем она вообще рассказала, если не планировала к нему уходить?
Папа долго молчал. Его рука со сломанной сигаретой подрагивала. Он и не заметил, как раскрошил пальцами табак и размочалил фильтр.
Я не знал, что ответить. С папиной точки зрения, именно так, мама же ложь на дух не переносит и совершенно точно не умеет притворяться. Она бы всё равно призналась, но перед этим мучилась. Это обостренное чувство справедливости и прямота мне от неё достались. Осложняет порой жизнь. Я реально задумался: было бы лучше, если бы мама солгала и не перекладывала стыд и боль на папины плечи. Он с такими сложными эмоциями не справляется.
