Дни, когда мы так сильно друг друга любили - страница 14

– В том платье на вокзале… Ты была такая красивая… Оно цветом как фиалки, и я подумал, вдруг они тебе понравятся.

После этого я начал рвать фиалки и прятать их в разных местах, где Эвелин могла их случайно найти. В фиалках было зашифровано мое секретное послание: «я думаю о тебе», они вызывали у нее улыбку и напоминали обо мне. Я представлял, как она их находит везде, куда ни повернется: в банке на ступеньках крыльца, в карманах, на страницах любимой книжки.

Неделю за неделей мы тайком обменивались взглядами и прочими целомудренными знаками взаимной симпатии. Ее рука касалась моей, мое колено прижималось под столом к ее ноге, наши пальцы переплетались в темноте, и я не мог поверить, что она тоже этого хочет, от одной мысли меня бросало в дрожь. Реакцию Томми предсказать было сложно, поэтому мы хранили наш секрет, не рассказывая о нем даже друг другу, не желая облекать его в слова, не позволяя ему разойтись по свету.

Вроде лето только началось, и вдруг оно уже в полном разгаре: четвертого июля празднуем День независимости, а потом сразу дни рождения Томми и Эвелин. В этом году, когда им исполняется соответственно восемнадцать и шестнадцать, миссис Сондерс делает исключение и разрешает мне с ними поужинать. Мы едим жаркое из свинины с мягкой, разваристой картошкой, которую я разминаю вилкой, и маслянистый лимонный кекс.

Зажигая свечи, Томми прищелкивает языком:

– Даже в мой день рождения ты перетягиваешь внимание на себя!

Эвелин игриво его толкает.

– Ой, да ладно! Я вообще твой лучший подарочек.

Он улыбается, и они вместе задувают огоньки.

После этого мы направляемся на Бернард-бич любоваться заходом солнца. За причалом кто-то запускает фейерверки, видимо, оставшиеся со вчерашнего празднования Дня независимости, и они озаряют темнеющее небо красными и золотыми вспышками. Становится прохладнее, Эвелин обхватывает себя руками в попытке согреться, а я еле сдерживаюсь, чтобы не притянуть ее к себе. Был бы у меня с собой пиджак, я бы накинул ей на плечи, но даже этот жест вызвал бы подозрения у ее брата.

Томми встает, оставляя на покрывале между мной и Эвелин сморщенный отпечаток, и достает из заднего кармана отцовскую серебряную фляжку.

– Повеселимся?

Он делает большой глоток, вздрагивает и передает фляжку Эвелин.

Она подносит ее к носу и отшатывается.

– Фу, какой мерзкий запах!

– А ты не нюхай, а пей! На, Джозеф.

Он забирает у нее виски и протягивает мне. Я делаю небольшой глоток.

Томми прикуривает зажатую в губах сигарету.

– Да ладно, Эви, тебе уже шестнадцать! Только не говори мне, что леди не пьют.

Она перебирает ногами, то засовывая ступни в прохладный песок, то вытаскивая наружу.

– Слушай, ну что ты заладил «леди, леди»! Хватит! Я такая же, как и была.

– Неа, совсем не такая! – подначивает он, забирая у меня фляжку.

Под вспышкой римской свечи я замечаю у него на лице жесткое выражение.

– Так ведь, Джо?

Эвелин напрягается.

– Эвелин как Эвелин, – пожимаю я плечами. Мой голос дрожит, и я не поднимаю глаз.

Томми снова делает большой глоток и затягивается сигаретой, получая удовольствие от неловкой тишины. Потом качает головой.

– Слушайте, ребята. Я же не против. Вы просто расскажите мне, и все.

– Эй, тормози, а?

Я указываю на фляжку.

– Я не закончил! Ты знаешь, Джо, ты мой лучший друг, и, если ты хочешь встречаться с моей сестрой, я не против. Но ты мог бы прийти ко мне и поговорить по-мужски, а не ныкаться по углам и не целоваться в темноте!