Они вернулись в коридор, заваленный той кожей, которую сбрасывает дом за долгие года: штукатурка, деревянные рейки… Паренёк отчаянно попинывал хлам, ожидая, когда они двинутся дальше, а Элайя Фант думал, как сказать, что двери для него кончились и что он, по-видимому, больше нигде не бывал за прошедшую неделю. Сказал, как есть, прибавив два сожаления, чтобы не расстраивался – на шляпе свет клином не сошёлся. Тот тихо кивнул, а когда он поднял глаза, в них отсутствовал интерес к чему бы то ни было.
– Пожалуй, мне нужно идти, – на его лице появилось незначительное смятение. – Как мы выберемся отсюда? Мне кажется, что мы пробежали несколько миль по этому коридору.
Неглядя, Элайя распахнул первую попавшуюся дверь, пропуская гостя вперёд. Генри утомлённым шагом вышел в гостиную прежним шаркающим шагом, из-за чего тут же споткнулся, и только шкаф у стены удержал его, чтобы не растянуться на полу (впрочем, приняв удар, он рассыпал всё содержимое с открытых полок). И тут портной услышал крик – не боли и негодования, но ликующий возглас, радость, которая просто не поддавалась описанию. Не дав портному выйти в комнату и понять, что происходит, студент заскочил обратно в коридор, потрясая перед его лицом ярко-синей шляпой с бархатистой кисточкой. Генри прыгал вокруг, прижимал шляпу к сердцу, целовал её и, не переставая, говорил, что она выпала из шкафа, что это время она лежала там, сэр, под тряпками и лоскутами, сэр, там, сэр, сэр! И он сразу узнал этот ангельский синий цвет, самый прекрасный в мире цвет, сэр!
Элайя захотел своими глазами увидеть, где парень обнаружил свою драгоценность; но ступив в комнату, сводчатый потолок тут же упёрся в голову, а верхушка серванта больно ударила локоть. Генри с удивлением воззрился на него снизу-вверх.
– Так мы всё ещё… Там? Там, сэр?
– Как видишь, – пробормотал портной, и они вернулись в коридор. Спустя некоторое время многочисленные улицы и переулки дома были пройдены вновь, и их ноги (все – нормального размера) ступили на ковёр гостиной.
Вдруг Генри понял, что шляпа, которую он сжимал всё это время в руках, исчезла. Заметив, как блаженство на его лице сменяется бессмысленностью, а то начало превращаться в накатывающее безумие, Элайя Фант поспешил переворошить все вещи в нужном шкафу и мигом извлёк из-под завалов синий убор и вернул его обладателю.
– Тише, дружище, тише… Ты же не думал, что её можно буде просто так взять из воспоминания. А здесь – вот она, живая… Реальная, я хотел сказать.
Наверное, не стоит описывать, с как порывом Генри стал благодарить портного, сияя как новая монета, трясти руку, опять благодарить, желать всяческих благ, вертясь вокруг и, радостно обращая глаза к потолку, тараторя без умолку, что теперь он спасён, что всё будет, все будут, а он – его величайший благодетель.
Наконец, величая портного от сэра до господина и пытаясь сунуть в руку деньги, от которых Элайя всё-таки отказался, он, пятясь спиной и отбивая поклоны вышел за дверь. Потом забарабанил опять и вновь тряс руку…
…Когда Элайя Фант вернулся к своей непосредственной работе, вооружившись иглой, напёрстками и нитями, он был погружён в мысли, почему то, что мы искали так далеко, оказалось так близко, что можно было только руку протянуть.
Перебирая в памяти прошедшую неделю, он, наконец, вспомнил. Как-то к нему тоже пришёл молодой человек в форме и с нашивкой на груди – гербом Стэнс-колледжа. Кажется, по какой-то мелочи, и пришлось на пару минут выйти за необходимым в другую комнату. Из неё было слышно, как открылась дверь, и потом – другой голос: он говорил, чтобы Кристофер (так звали юношу) поторапливался, и что его ждут на перекрёстке. Кристофер предложил голосу подождать минуту, пока вернётся портной. Голос, который принадлежал, несомненно, Генри, согласился и по привычке снял шляпу, которую носил на людях ради пущей важности; но, не вытерпев и тридцати секунд, сказал, что будет ждать снаружи, вылетел на улицу.
