– Словно зачумлена, – усмехнулся Виктор, вглядываясь в строение. Вот дверь распахнулась, и на свет вывалились два расхристанных мужика. Поддерживая друг друга, они направились по улице.
А я милую любил, до тех пор вино не пил.
Как попробовал вина, милка стала не мила!
Заорал вдруг один визгливым голосом. Второй оскалясь подхватил.
Милка пить мне не даёт, закрывает ручкой рот.
Я за ручку укусил, а потом вином запил.
– Чтоб вас разнесло окаянных, – донеслось из-за плетня соседней избы. Там стояла худая старуха. – Всё пьёте и горланите, горланите и пьёте. Креста на вас нет.
– Что креста нет, это точно, – хмыкнул Виктор, – вас бы, бражники, как в Древнем Риме, на кресты вдоль деревни развешать, вот тогда, может, задумались бы, идиоты.
Толкнув дверь кабака, Виктор вошёл. Низкий потолок. Сумрак, застоявшийся сивушный дух. Два длинных стола стояли пустыми. На углу третьего примостились трое. Перед ними стоял кувшин и три глиняные кружки, и никакой закуски.
– Ну, правильно, сюда пить приходят, не есть. Какая тебе закуска?
– Кхм, – кашлянул кто–то сбоку, и Виктор обернулся. За широкой стойкой стоял крупный, упитанный мужик и небрежно лениво смотрел на него. – Что будете пить? – буркнул он, сметая со стойки полотенцем невидимые крошки.
– А что, есть и выбор? – удивился мальчик и подошёл к стойке.
– Ну, мы, конечно, не город, но и у нас есть выбор. Самогон местный, самогон княжеский. Водка на берёзовых почках, – стал загибать пальцы мужик, и Виктор внутренне поморщился.
– Спасибо, мне квасу, если есть, – сдерживая себя, улыбнулся он кабатчику. Тот поморщился, но вынул из-под прилавка кувшин и кружку. Поставив кружку налил из кувшина какой-то напиток.
– Это квас? – Виктор понюхал и усмехнулся. – Коктейль, как бы у нас сказали. Здесь минимум пятнадцать процентов самогона, – он уставился на мужика. Глаза мужика забегали.
– Вы кто? – наконец промямлил он, бледнея.
– Инспектор, – Виктор отодвинул от себя стакан. – Покажи-ка мне, любезный, свою долговую книгу. Ну? – мальчик добавил в глаза льда.
– Да, да, сейчас, – засуетился мужик и, нагнувшись, шлёпнул о стойку толстым гроссбухом. – Вот, здесь всё. За последние три года. Что было раньше, я не знаю. Я тут три года всего.
– Три года, говоришь? А на тебя голубчик уже жалуются, – усмехнулся мальчик, пододвигая книгу к себе и открывая первый лист. – Видно, очень ударно трудишься.
На жёлтых листах плели прыгающие линии корявые буквы кириллицы.
– Вся судьба деревни тут, – усмехнулся мальчик про себя, вчитываясь в каракули кабатчика. – А долг, он имеет свойство долго не кончаться. Что мы и имеем. Прошка Косой, три пуда ржи. Три пуда, это почти пятьдесят килограмм. Считай, мешок. Где мужику взять? Гришка Щербатый, пять пудов пшена. Этот вообще не вылезет. Петро Гнутый, молотилка. А молотилку он где взял?
– Ты что, милый, и инвентарём торгуешь? – Виктор поднял глаза на мнущегося кабатчика.
– Нет, это просто так записана сумма долга, – криво улыбнулся мужик.
– Всё правильно, для постороннего. Придёт, к примеру, царский приказчик, а кабатчик ему – вот, пожалуйте, Петро Гнутый молотилку у меня, типа, купил в долг, а денег до сей поры не отдаёт.
– В каталажку Петра, – радуется приказчик и поднимает стаканчик за здоровье кабатчика. – Вон рожу какую наел, мироед, – Виктор закрыл книгу и посмотрел на кабатчика.
– Ну что, милок, как с долгами будем рассчитываться?
