– Ангелы понимают разницу между «украсть» и «взять на время». Они на моей стороне. Уж поверь мне.
Кабрелли вздохнул.
– Не забудь помолиться.
– Я уже помолилась.
– Помолись еще. – Пьетро направился к двери.
– Папа, а почему Сильвио не носит фамилию матери? Она синьора Вьетро, а он Биртолини.
– Синьора Вьетро не могла выйти замуж за отца Сильвио, потому что у него уже есть жена.
Доменика задумалась.
– А Биртолини – это фамилия его отца?
– Нет. По итальянским законам для каждого месяца существует своя буква, и мать, не имеющая мужа, выбирает любую фамилию на эту букву. Для месяца, когда родился Сильвио, определена буква Б, и его мать просто выбрала фамилию из списка.
– Бедный Сильвио. Il bastardo, – тихо произнесла Доменика. – Папа, ты же говорил, что в Виареджо нельзя быть только попрошайкой и вором?
– Так и есть.
– Нет, не так. Нельзя быть еще и Il bastardo.
– Доменика!
– Сильвио ни в чем не виноват. Как можно его винить в том, чего он не делал? Почему на нем поставили это клеймо?
– Мы должны молиться за него.
– Отец у него от этого не появится.
Доменика была права, и Кабрелли это понимал. Il bastardo – не просто обидное прозвище. Это приговор для будущего. Сильвио не получит ни наследства, ни образования, кроме начальной школы.
Из соседней комнаты раздавался храп Альдо. Он был в том возрасте, когда больше походил на неуклюжего, вечно сопящего и портящего воздух медвежонка. Даже во сне он был неприятен Доменике. Она не могла дождаться, когда вырастет и уедет от него как можно дальше.
– Ты голодная?
– Нет, папа, – солгала Доменика.
– Мама сделает тебе утром фриттату[53].
– Откуда ты знаешь?
– Она подготовила яйца.
– Правда? – Доменика натянула на себя одеяло. Получается, что, как бы там ни было, мать не винила ее в произошедшем.
Кабрелли задул керосиновую лампу, и в воздухе разнесся сладковатый запах.
– Быстрее заснешь – быстрее поешь.
Доменика повернулась на бок. Услышав слабый щелчок и поняв, что дверь родительской спальни закрылась, она легла на спину, закинула руки за голову и уставилась в потолок. Быстро прочитала благодарственную молитву – за фриттату. Мама ее все-таки любит. Помолилась за отца, ведь он всегда любит ее, что бы она ни делала. За Альдо она тоже помолилась, потому что так нужно.
Ее глаза уже закрывались, когда в окне вдруг показалось лицо, словно изображение со старой фотографии, подсвеченное луной. Оторопевшая Доменика сползла с койки, не издав ни звука, и поспешно вскочила на ноги, намереваясь выбежать из комнаты, но все-таки обернулась. Форма головы казалась знакомой – круглая, как лесной орех, с заостренным подбородком. Черные кудри сливались с завитками кованой ограды у дома Фильоло через дорогу, из-за чего их владельца было трудно разглядеть. Мальчик шагнул в полосу света.
Доменика встала на колени на койке и открыла окно.
– Ты ужинала? – шепотом спросил Сильвио.
– Меня лишили ужина до воскресенья. Хотят заморить голодом.
– Вот.
Доменика развернула салфетку. Аромат ванили и сливочного масла наполнил воздух. Пончики были обильно посыпаны сахаром.
– Где ты их взял?
– Мама ходила на праздник.
Доменика откусила кусочек. Жевала она медленно, наслаждаясь сладостью маслянистого теста и тающего на языке сахара.
– Возьми один. – Она протянула пончики Сильвио.
– Я не могу.
– Почему?
– Швы болят, когда жую. Претуччи там, наверное, что-то затянул. – Сильвио оскалил зубы, как орангутанг, и задвигал челюстью. Доменика засмеялась.
