– Когда я начала, – сказала Марта, – на них еще была обувь. И одежда тогда не так обтрепалась. Я обычно стараюсь писать побыстрее, чтобы успеть до прихода хранителей. И чтобы тела еще не совсем испортились. А то потом приходится рисовать по памяти. Видишь, на картине у женщины голубые глаза? Сейчас они уже помутнели.
Петров осторожно поинтересовался:
– А это ты их? Ну…
– О, конечно нет!
Она удивленно взглянула на Петрова, будто не могла понять, как ему вообще пришло в голову спрашивать подобные вещи.
– Я только фиксирую, если мне удается найти что-нибудь интересное. Так о них остается хоть какая-то память.
Где-то вдали послышался хруст ломающихся веток. Этот звук стал стремительно нарастать и приближаться. Марта бросила критический взгляд на холст, сделала последний красный мазок и сказала:
– Не поможешь мне собрать краски? Кажется, идут хранители. Нам не стоит здесь находиться, когда они начнут работу. Это невежливо.
Петров начал спешно собирать разбросанные в траве тюбики. Он как раз подбирал последний, когда из-за деревьев вышли люди в серой форме. Их было шестеро, они действовали молча и слаженно. Двое поддерживали тела, пока третий срезал веревки. Четвертый разворачивал на земле черные мешки, еще двое стояли в стороне, видимо, ожидая, когда начнутся их роли в этом отработанном представлении. Никто из них не обращал внимания на зрителей.
Петров готов был сорваться с места и бежать, пока люди в сером не принялись за него самого, но Марта оставалась такой спокойной, что паниковать рядом с ней казалось просто стыдно. Она поднялась с травы и сказала, поправляя полы своего белого халата:
– Если хочешь, идем ко мне выпьем чаю.
– С радостью, – машинально ответил Петров и затрусил вслед за ней по тропинке.
Ему было поручено нести холст, и он старался не смотреть на картину. Вообще забыть, что на ней изображено.
Когда они дошли до реки, было уже почти темно. И серый дом на берегу выделялся только благодаря маяку красной двери. Марта провернула ключ в замке:
– Входи.
– А ты не боишься пускать к себе незнакомца?
– Нет, – улыбнулась она, – Я же тебе снилась.
– А я тебе снился? – с надеждой спросил Петров.
Но Марта только пожала плечами:
– Может, да. А, может, и нет. Тут все путается.
Затем она включила свет в прихожей и добавила:
– Проходи. Картину можешь поставить у стены в гостиной. Я пока займусь чаем.
Петров прошел по небольшому коридору и оказался в просторной комнате, которая занимала почти весь этаж. Дверь слева вела в спальню, а справа находилась кухня, отделенная от жилого пространства барной стойкой.
Все стены в гостиной были увешаны картинами – большими и маленькими, написанными маслом и акварелью. Кое-где прикрепленные канцелярскими кнопками висели карандашные наброски на клочках бумаги. Все эти картины объединяло одно: на них были изображены люди – повешенные, зарезанные, раздробленные, вопящие о помощи и бесцельно глядящие в пустоту, поодиночке и целыми группами, едва умершие и с неделю пролежавшие на солнце.
– Это все с натуры? – глухо спросил Петров и сам не узнал свой голос.
– Да.
Марта повесила на крючок свой белый халат и повернулась к Петрову.
– Ты не сказал, как тебя зовут.
– Петров, – сказал Петров.
– Хорошо. Так вот, Петров, есть черный чай, есть с ромашкой. Или, может, вина?
– Вино подойдет. Я бы сейчас выпил.
Марта достала бокалы и жестом волшебника выудила из-под барной стойки бутылку красного вина.
