Марта взяла Петрова за руки и положила его ладони себе на грудь. Затем опрокинула его на кровать и взобралась сверху.
– Ты просто закрой глаза, – сказала она.
Петров повиновался и откинулся на подушки. В темноте под веками заплясали разноцветные круги.
Когда он проснулся, было уже светло. Из-за стены доносился звон посуды и свист кипящего чайника. Петров сел на кровати и осмотрелся. Со всех картин в спальне на него внимательными зелеными глазами смотрел чернобородый мужчина с татуировкой в виде птицы на правой скуле. На одном из полотен он сидел за столом, положив руку на стопку книг, на другом стоял под деревом в задумчивости, на третьем позировал нагишом на кровати – той самой, где сейчас сидел Петров; даже постельное белье было того же стального цвета.
Петров обернулся, чтобы рассмотреть картины, висящие у изголовья. Там был все тот же мужчина, но выглядел он иначе: впалые щеки, торчащие ребра, расфокусированный взгляд. В нем не осталось и следа той монументальной важности, с которой он позировал для предыдущих полотен.
На одном из карандашных набросков он сидел в углу, обхватив руками колени – худой, голый, затравленный. На другом были только глаза и перекошенный рот. Венчал композицию огромный холст под потолком: мужчина лежит на кровати, руки по швам, глаза закрыты, на груди оставленный кем-то букет ромашек – таких пронзительно белых на землисто-серой коже, – рядом на тумбочке горит свеча.
Петров скосил глаза на заваленную бумагами тумбочку – свеча все еще была здесь.
Из-за спины послышался насмешливый шепот:
– Добро пожаловать в ад.
Взгляд Петрова заметался между картинами в поисках источника звука. Он боялся надолго упустить из виду какое-нибудь из полотен: казалось, теперь все эти портреты смотрели прямо на него. Комната будто выдавливала Петрова, влажные простыни обвились вокруг бедер, потянулись вверх с шелковым шорохом.
Петров вскочил с кровати, тяжело дыша и нервно отряхиваясь, и, как был нагишом, выскочил в гостиную.
Марта застыла у стола с графином сока в руках:
– Что случилось?
– Кто этот мужчина на картинах? С татуировкой на лице.
– А, вот в чем дело, – Марта поставила графин на стол, – Садись. Я расскажу за завтраком.
Петров сел и придвинул к себе тарелку, на которой лежала горка свежих бельгийских вафель и шарик ванильного мороженого. Он не ел со вчерашнего дня, но сейчас вряд ли смог бы проглотить хотя бы кусок. Марта разлила чай по чашкам и села напротив.
– Тот человек, которого ты видел на картинах… Его звали Давид. Он был здесь до тебя. Мы какое-то время жили вместе.
– Кажется, он говорил со мной.
– Это вряд ли. Он уже давно ни с кем не говорит.
Петров немного помолчал, ковыряя вилкой вафлю. Затем спросил:
– Что с ним случилось?
– Он закончил свою историю. Расплатился. Последние несколько недель я была рядом и рисовала его. Потом просто гладила по руке, чтобы ему не было страшно. А потом поняла, что ему уже не страшно. После этого пришли хранители.
– Он был хорошим человеком?
– Как и все, – пожала плечами Марта.
– А меня ты тоже нарисуешь?
– Если твоя история будет достаточно интересной.
– А если я не захочу вообще никаких историй? Если не захочу расплаты?
– Захочешь. Когда ад размалывает тебя в мелкое крошево, этого все начинают хотеть.
– И ты тоже?
В ответ Марта только усмехнулась.
Петров подобрал с тарелки вафлю и, согнув ее пополам, отправил в рот. Он, как мог, заполнял неловкую паузу движением челюстей, но, наконец, пришло время говорить необходимые вещи:
