Шум смолкает так же неожиданно, как и появляется. Кажется, я снова могу дышать. Что и делаю, тяжело, с надрывом, со свистом в легких. Открываю крепко зажмуренные глаза и вижу директора, лицо взволнованное. Он тоже на коленях, на этот раз позабыв о том, что брюки могут измяться. Стоит напротив, а его большие ладони поверх моих, сжавших виски.
— Лера, ты меня слышишь? — видимо, спрашивает не в первый раз.
Медленно киваю. В голове звон.
— Слышу, — шепчу. Сил говорить громко нет.
Это же надо — снова «взорваться», да еще и прямо в кабинете директора. Реутов же говорил, что после такого всплеска, как тот, что произошел у меня при виде мертвой бабушки, я не скоро смогу устроить большой бадабум. Хотя и пол вокзала ломать от злости я тогда тоже не должна была. Черт-черт-черт.
— Лера, что случилось? — Станислав Сергеевич убирает от меня руки, но с пола пока не встает; заглядывает в глаза.
Что уж теперь? Шмыгаю носом, отвожу взгляд, пялюсь на свои колени, которые непременно бы разбились, не будь напольное покрытие достаточно мягким.
— Помните десять лет назад пассажирский самолет разбился? — заговариваю глухо. — Мои родители решили полететь в отпуск без меня. Подумали, что я уже взрослая и могу остаться с бабушкой. Я осталась. А они не вернулись... — замолкаю. Мужчина напротив ждет и не торопит. В горле ком размером с хэллуинскую тыкву. — На маме было платье с такими же бабочками… В тот день. Вдруг вспомнила.
Директор шумно выдыхает и поднимается. Слежу за ним исподлобья, будто жду, что он меня ударит. Глупо, пока он не сделал мне ничего плохого. Просто в принципе сейчас чувствую себя побитым щенком.
Оконная рама и правда распахнута, мне не показалось. На полу и на столе осколки стекол, с одной рамы жалюзи слетели, на второй держатся на честном слове и перекосились. Бабочки…
… Исчезают прямо на моих глазах. Рамы захлопываются, осколки взлетают в воздух и возвращаются на место. Жалюзи тоже возвращаются. Только без бабочек, белые, матовые, однотонные.
Директор подходит ко мне, протягивает руку; встаю.
— Ничего страшного сейчас не произошло, — заверяет, хотя я ничего и не говорю. Что тут скажешь уже? — Рановато ты восстановилась, — продолжает тихо, словно сам себе. — Но не переживай, всякое случается.
Чувствую благодарность. Редко со мной такое. Неуютно, обидно и в то же время — благодарность. До слез. Держусь.
Отчего-то вспоминаю своего спасителя в кожаной куртке. Тогда я чувствовала примерно то же самое, только еще и рыдала и цеплялась за него, как чумная.
Кошусь на Князева. Мог ли это быть он? Может, у меня на него такая реакция просто? Рост такой, телосложение… Мне показалось, худее, но с уверенностью утверждать не возьмусь. Директор Сурка в моем районе? Может ли такое быть? А с другой стороны, почему бы и нет? Кто ему мешал быть в этот момент в Москве?
Станислав Сергеевич ловит мой взгляд.
— Что-то хочешь спросить? — то ли проницательный такой, то ли соврал про чтение мыслей. Склоняюсь к первому варианту. Читал бы мысли, быстрее бы сообразил, что меня накрывает, и не допустил бы «бадабума».
Киваю.
Он не дожидается, идет к столу, наливает воды из графина. Не обратила внимания, тот остался цел после моей выходки, или тоже склеился по мановению руки директора. Возвращается, подает мне стакан.
Сажусь на диван, жадно пью. Задаю вопрос только тогда, когда возвращаю пустую тару.
