— А ну, стой, — мое плечо нагло обхватывают чужие пальцы. — На выход. Договор помнишь? Проверим, что тут никого, и возвращаемся.
Оборачиваюсь: рожа серьезная-серьезная. И злая, да.
— Я. Еще. Не. Проверила, — возражаю, чеканя слова.
Костя, Костя, где же твои вечные улыбки? Почему мне кажется, что ты сейчас возьмешь меня за шкирку и утащишь отсюда силой? Он же и правда сильнее меня — может. Но вчера-то не поволок из беседки сразу в приемную или в медблок. Значит, не совсем пропащий, да же?
Хватка на моем плече разжимается. Вид у Холостова все еще зверский, будто он с великим трудом заставляет себя не сделать то, о чем я только что думала. Выдыхает. Хорошее у него все-таки самообладание.
— Ладно, проверяем, убеждаемся, что тут никого нет, и закрываем тему, — предлагает вполне себе дружелюбно. Даже улыбка его обычная проглядывает. — Идет?
— Без мозгоправов? — тут же цепляюсь.
— Ага, разбежалась, — не ведется на провокацию. — Так идет?
— Идет, — соглашаюсь хмуро.
Черт с ним, уговор есть уговор. И еще не факт, что мы ничего не найдем. Может, следы какие. Может, потерял беглец что-то второпях. А в том, что кто-то тут был, и мы его спугнули, уже не сомневаюсь. Когда про свет говорил Руслан, я думала о ночной уборке, о дополнительном обходе завхоза. Но тогда мы застали бы или его, или уборщицу. А здесь — никого. Свет сам собой не может зажигаться в одно и то же время. Или, как предположил Мажор, забывать его в одно и то же время тоже не могут.
Идем плечом к плечу по проходу. Жутко здесь, честно говоря. Похлеще, чем на улице или в пустых коридорах. Так и кажется, что из-под какого-нибудь стола сейчас выпрыгнет монстр Франкенштейна или еще какая жертва лабораторных экспериментов. А еще тут не теплее, чем на улице — очень холодно, в сравнении со всей остальной территорией замка. Не хотела бы я здесь оказаться одна. Так что, да, признаю, даже компания Холостова радует.
И тут… Мгновенно приседаю на месте и тяну спутника за собой; делаю страшные глаза и машу второй рукой (первая намертво впилась пальцами в рукав его рубашки).
— Слышал? — шиплю трагическим шепотом.
— Что — слышал? — не понимает Холостов. Глухой он, что ли?
— Стул кто-то сдвинул слева. Вон там, у кафедры.
Костя смотрит на меня с сочувствием, даже головой качает, а потом тянется своей рукой к моему лбу; еле успеваю отпрянуть.
— Может, у тебя температура? — лыбится, издевается. И встает в полный рост. Ну что ж ты делаешь, дебил? Нас же теперь точно-точно увидели и узнали. — Нет тут никого, — расставляет руки в стороны и делает полный оборот вокруг своей оси. — Ни-ко-г…
Он не договаривает, его прерывает стук битого стекла как раз с той стороны, на которую я ему указывала. Победно вздергиваю подбородок, мол, видел? Болван.
Холостов, хоть и болван, но смелый: затыкается на полуслове, машет мне рукой, чтобы осталась на месте, а сам движется в ту сторону, откуда раздался звук. Ага, сижу и жду под окном, когда ко мне царь Салтан свататься приедет. Передвигаясь в полуприсяде, следую за ним и встаю в полный рост, только когда вижу, что сам староста остановился, а вокруг по-прежнему никого нет.
— Что это? — выглядываю из-за его плеча, пытаясь рассмотреть, на что он смотрит.
На полу — остатки разбитой колбы. Лужи нет, никакого рассыпавшегося содержимого нет. Пустая? Вот только запах — едва уловимый цветочный аромат. Нас что, пытаются отравить?
