24 мая
Не спится. Уже за полночь, а я вожусь, как уж, в своем спальном мешке и мечтаю о наступлении утра. Лучше уже торчать на занятиях, чем в этом злодремучем лесу. Как там мой Биби? Ну да, самое то — думать о котенке, вместо того, чтобы спать перед очередным марш-броском. Сама себя бешу.
Полина в своем мешке лежит неподвижно, даже не поворачивается с боку на бок. Завидую ее нервной системе — я и в обычной кровати верчусь во сне волчком, не то что на твердой земле.
Укладываюсь на спину, пытаюсь дышать ровнее. Где-то читала, что период сна человек закатывает глаза, и если лечь, вытянув руки по швам, и попробовать закатить зрачки под закрытыми веками вверх, словно пытаешься рассмотреть изнутри макушку, то быстро уснешь. Пробую. Макушку не видно. А метода отличная: то ли я в итоге устаю закатывать глаза, то ли все-таки усталость за день берет свое, но я почти засыпаю. Почти, потому что в этот момент слышу звук расстегиваемой «молнии».
Шорох, осторожные шаги, звук еще одной «молнии», на этот раз на входной «двери». Ясно, Полине приспичило в туалет… Та еще прелесть ночью в лесу… Мысли становятся плавными и медленными, наконец, расслабляюсь. Звук вновь открываемой «молнии» слышу уже в полусне.
И вдруг меня резко придавливает чем-то тяжелым, вышибая воздух из легких, отчего, не успев выйти из дремы, теряю связь с реальностью и не могу понять, где я и что происходит.
— Молчи и не дергайся, — шипит обычно звонкий женский голос, и все становится на свои места: я в лесу, в палатке, а чужое костлявое предплечье давит мне на горло. Больно, так и гортань передавить можно. Аршанская тощая, но длинная, а потому тяжелая. Я тоже не отличаюсь богатырским сложением, так еще и ниже, поэтому придавливает она меня неслабо. Перед лицом загорается огонек. — Убери свои загребущие лапы от моего мужчины, — продолжает шипеть змеей напавшая, да еще и руку со светом держит как раз под своим подбородком, отчего ее лицо приобретает сходство с хэллоуинской тыквой.
В застегнутом до шеи спальном мешке я как куколка бабочки, или мумия. Дергаюсь и получаю в ответ нажим на шею еще сильнее, отчего перед глазами начинают летать цветные звезды.
— Ты. Меня. Поняла? — шипит мне в лицо в конец сдвинувшаяся Аршанская.
Дура! Я сейчас задохнусь! Даже закричать не могу. А потому делаю единственное, что мне остается: стоит ей убрать руку с моего горла, чтобы дать мне возможность покаяться и поклясться, что поняла и больше не буду, — резко вскидываю голову и со всей дури бью ее лбом в переносицу.
— Ааааа! — воет Людка, хватаясь за поврежденное место, летит куда-то вбок, врезается головой в матерчатую стену палатки, отчего вся конструкция идет ходуном. — Ссссууууукаааааа!
До меня долетают горячие брызги. Фу, какая мерзость! Трясущимися от злости руками расстегиваю спальный мешок и выбираюсь наружу.
— Ты… ты… — всхлипывает Аршанская, все еще валяясь где-то справа от меня (ни черта не видно, только светлые волосы и выделяются белым пятном). — Ты сломала мне нос!
Горло горит огнем.
— Я тебе… еще… — выплевываю из себя слова, будто горящие угли — пережатую гортань дерет. — …Патлы… выдеру, — обещаю на полном серьезе и хватаю за единственное, что видно — за волосы. Задираю голову обидчицы, крепко ухватив за шелковые на ощупь пряди. — Еще раз тявкнешь в мою сторону — прибью, — предупреждаю, наконец, вернув себе способность говорить внятно, хоть и по-прежнему хрипло.
