Так что не пойду я ни на какой завтрак, вообще с места не сдвинусь, пока не отправимся в обратный пусть. А то выползу сейчас из своего убежища, погуляю под осуждающе-враждебными взглядами и точно сломаю нос еще кому-нибудь. Пошли они.
Кручу в пальцах шнурок с блокиратором магии, перебираю веревочку, словно четки — надо занять чем-нибудь руки. Забавно, но вчера я не надевала подарок Князева, психовала будь здоров, а никакого срыва не случилось. Почему? Над этим стоит поразмыслить. Может быть, мой дар слетает с цепи не просто от сильных эмоций, а от… боли? Вчера я всего лишь злилась. Ладно, была просто в ярости. Но это совсем другие эмоции в сравнении с теми, которые я испытала, увидев бабушку тем утром или вспомнив про мамино платье. А ведь был еще пол на вокзале — тоже вспылила от злости, испортила плитку кривой трещиной… И все же тот случай сложно назвать именно срывом. Значит, все-таки боль? Тогда мне просто следует стать более толстокожей, и блокиратор не понадобится?
Невесело усмехаюсь собственным мыслям. Если так, то я на верном пути: боль могут причинить лишь близкие, а близких у меня нет.
— Можно? — доносится со спины.
Вздрагиваю. Земля мягкая, покрыта толстым слоем травы, а потому я не услышала приближение незваного гостя заранее. Не оборачиваюсь, только дергаю плечом, не меняя позы.
— Валяй, если не боишься, что тебя запишут в соучастники, — горло все еще дерет при каждом сказанном слове, говорю придушенно.
Он, видимо, не боится, а звук моего голоса тактично не комментирует. Подходит ближе, садится рядом, копируя мою позу, — близко, но не нарушая личного пространства, не касаясь — хорошо.
— Почему не пошла на завтрак? — интересуется, буднично так.
— Не голодная, — буркаю.
Чувствую на себе пристальный взгляд, но упорно продолжаю смотреть только на ручеек перед собой. Вода чистая-чистая, совершенно прозрачная — виден каждый камешек, каждая веточка.
— А не думала, что если бы ты вышла к людям, то они увидели бы синяки на твоей шее и поменяли бы выводы? — спрашивает Холостов. — Да и голос у тебя, прямо скажем…
Как потертая пластинка, сказала бы бабушка. Не знаю, к чему вспоминаю. Уверенно качаю головой.
— Не хочу.
Объективно, и правда нет причин прятаться и тем более отказываться от профессиональной помощи, но не хочу. Я не объективна и никогда не была.
Вздрагиваю, когда моей шеи касаются чужие пальцы. Вскидываю возмущенный взгляд: что за самоуправство?
— Боль уберу на пару часов, а там подумаешь, — отвечает Костя на невысказанный вопрос.
Закусываю губу и отворачиваюсь. Пусть делает, что хочет. Нравится ему ощущать себя рыцарем-спасителем — пожалуйста. Вон Аршанская уже потешила свое самолюбие за мой счет. Пусть и этот. Давайте, ребята, подходите, не стесняйтесь.
Когда Холостов убирает руку, боль и правда исчезает, в горле больше не першит. Сглатываю без труда. Ладно, была не права, так гораздо лучше.
— Спасибо, Костя, — говорю, все еще гипнотизируя взглядом воду.
— Что, даже без «дорогого»? — усмехается. На сей раз не очень искренне, просто пытается свести в шутку. Не работает. Молчу, крепче обнимаю колени. Мне сейчас очень не хватает бабушки. Просто обнять, почувствовать, что не одна. — Лер, не грузись, — снова заговаривает Холостов, видимо, у меня все мысли на физиономии написаны. — Нормально все. У Люды уже нос целый, осталось тебя подлатать — и снова в бой.
