Старик поддержал слова Фатимы, подспудно чувствуя свою вину, что в жизни он слишком много злословил о ней или словно замаливая грех за такие свои мысли о ней:
– Все, что ты сказала, лила10, совершенно верно. Жизнь в деревне тяжела. Только мужчинам под силу вынести её. Но ведь мы не как все, и я не как все, да и ты не такая как все женщины. У тебя был тот, кто исполнил все бы твои просьбы и помог бы тебе в любых трудностях. Ну да не будем сейчас об этом… Что случилось, то случилось. И все же деревенская жизнь – зто настоящая жизнь.
Касем вмешался с пылом человека, который хочет покончить с острой темой и прийти к согласию:
– В любой жизни свои недостатки и преимущества, дядя, сама благодать таится в деревенской жизни и в деревенских жителях, но если бы не жизнь в городе, то ни я бы, ни мой брат не учились. А это уже одна из привилегий города.
В этот момент в дверь позвонили, и Касем поторопился открыть. Он быстро вернулся в комнату, а за ним вошел юноша лет шестнадцати.
– Это мой брат Ибрагим, дядя Али, – представил юношу Касем.
Ибрагим подошел, смущаясь как красна девица… Поцеловал руку дяде, бормоча при этом что-то невнятное.
Старик с видимым удовольствием отнял у него руку:
– Благословит тебя Аллах. Он тоже уже совсем мужчина. Касему показалось, что на лице матери отразились уверенность и спокойствие. Она ответила:
– Да благословит тебя Аллах, хадж Али… Все вашей милостью. Я видела только добро с тех пор, как вошла в ваш дом. До этого я была несчастной сиротой, живущей на подаяние в деревне после смерти моего отца.
Старик перебил ее:
– Боже сохрани, не вспоминай об этом. Ты сама благодать. С тех пор, как мой покойный брат женился на тебе, в наш дом сошла божья милость, ты из благородного рода, поэтому я и выбрал тебя для своего брата.
А Фатима опять принялась взволнованно повторять:
– Все вашей милостью, все вашей благодатью.
Касему показалось, что он впервые видит мать по-настоящему счастливой… О Аллах, а если бы он женился на ней после смерти отца? Как похожи они сейчас на двух молодцу людей, представляющих картину былой любви с фальшивыми лицами, а в душе Касему слышался слабый рыдающий голос матери: «… Я бежала не от деревни, совсем не так – а от твоего дяди, да, от твоего дяди… Он хотел жениться на мне после смерти своего брата».
Касем видел, как радостное волнение все яснее вырисовывалось на лице дяди. Интересно, о чем думает сейчас этот больной немощный старик? Какие мысли вызвали в его душе эти слова? Ибрагим по-прежнему стоял, не двигаясь, посреди комнаты, не в силах побороть смущение, потом, взяв стакан чая, собрался уйти на кухню. Дядя заметил это и спросил его:
– Разве ты не присядешь с нами?
– Уж такой он у нас, хадж Али, – вмешалась мать, – он почти никогда не садится с нами.
Старик что-то пробормотал себе под нос.
Не прошло и минуты, как с кухни послышалось «ах!» и звук разбитого об пол стекла. Мать попыталась подняться, но Касем усадил ее и сам пошел на кухню. Ибрагим был испуган и расстроен, осколки стакана были рассыпаны по полу вокруг него. Касем ободряюще потрепал его по плечу:
– Стоит ли так расстраиваться из-за какого-то стакана. У Ибрагима язык не слушался его:
– Да не в стакане дело. я вдруг почувствовал, что у меня закружилась голова, и я весь задрожал.
Касем перебил его, понимающе:
– Не волнуйся. С нами со всеми иногда такое случается. Лучше соберем осколки.
