Он провел рукой по бороде и завершил свою речь словами:
– Здоровью, сынок, как дырявому яйцу, ничем не поможешь…
Касем, желая сменить тему разговора, спросил:
– А как земля, дядя?
– Урожаи все меньше год от года, – ответил старик, улыбнувшись. – Но Аллах милосерден к рабам своим, на жизнь хватает. Даст бог, навестишь нас и сам посмотришь на землю и на братьев.
– Иншаалла, дядя, – ответил Касем, снова мысленно погружаясь в старые истории, которые рассказывала ему мать: «…Не только история с юродивой, много подобных ей историй с землей было в жизни твоего дяди. Отец твой был добрый человек, он выступал против дяди, но он был младшим, и дядя хлестал его по щекам, когда тот осмеливался поднять против него свой голос. И тогда отец твой поклялся, что он не останется в доле со своим братом и потребовал от него то, что ему принадлежало по праву, между ними разгорелся спор, в который вмешались жители деревни, чтобы рассудить их… Раздел произошел так, как этого добивался твой дядя, он избавился от того, что ему было не нужно, и взял себе все, что хотел, а после смерти твоего отца он вновь все прибрал себе к рукам…»
Касем прислушался к скорбному голосу дяди:
– Как мне хотелось самому воспитывать тебя, чтобы ты ни в чем не знал нужды. Поэтому я продолжал присылать немного продуктов твоей матери, когда вы жили в Касабланке, но она падала все ниже…
«… Помощь, продукты? Да как ему не стыдно говорить об этом, сынок, с какой целью он посылал мне эти продукты? Если бы ты знал, сынок, да и что это были за продукты? Совсем чуть-чуть… Он захватил себе всю землю твоего отца, а посылал мне лишь горстку зерна. Если бы я была более осмотрительной, то не оставила бы наследства, а купила бы на него дом. Тогда бы мне не пришлось тяжело трудиться, выбиваясь из последних сил, день и ночь. Ну да что уж там. Слава Аллаху, обошлось…»
Старик втайне любовался своим племянником и продолжал ему рассказывать о событиях давно минувших дней:
– Прошло около двух лет после смерти твоего отца, когда мать ушла вместе с тобой из деревни.
А в памяти Касема зазвучал голос матери, говорящий с ненавистью: «…Не прошло, наверное, и одного-двух месяцев со смерти твоего отца, и я носила в своем чреве Ибрагима…»
Старик продолжал слабым голосом:
– Я догнал вас и обнаружил, что твоя мать купила полуразвалившийся дом, две комнаты в нем сдала постояльцам, а третью заняла сама. Теперь это уже, конечно, дело прошлое, но тогда я был ей очень недоволен. Я увидел, что она сильно изменилась, похудела, пояс на ней был затянут как на палке, да и ты тогда был очень тщедушным. Я ей пальцем указал на это. Да, я все еще вспоминаю, как я ей и на тебя указал пальцем и сказал: «Я не желаю, чтобы сын моего брата жил в таком положении, а до тебя не и дела нет…»
«…Он ткнул пальцем в мой округлившийся живот и сказал, что не желает, чтобы ты и тот ребенок, который должен появиться на свет, твой брат Ибрагим, жили в таком положении…»
– Мать твоя тогда отказалась вернуться, – продолжал старик. – А мне после этого так больше и не удалось увидеть вас.
Он умолк ненадолго, глядя в лицо Касему, словно желая сказать: «Ты теперь мужчина и можешь понять и рассудить. У меня тоже была мать, да ниспошлет ей Аллах свою милость, стал понимать в делах женщин, когда был еще моложе, чем ты
теперь, в любом случае, мы возвратим остальные земли с до-мощью Аллаха, а доли твоего отца по-прежнему в моих руках». Касем улыбнулся этому очевидному лицемерию:
