«Судебник» Ивана IV впечатляет своей логикой – логикой обеспечения равных прав и всесословной защиты прав личности, распространявшейся на крестьянина. Взять под стражу крестьянина ни по суду, ни до суда наместники не могли иначе, как испросив на то согласия у общинных выборных начальников, старост и целовальников. По сути, это был русский вариант Habeas Corpus [4]. Более того, законодатель предоставлял крестьянским общинам право самоуправления, раскладки податей и надзора за порядком на своей территории.
Мятежная «революция» снизу перетекла в реформу сверху. В этом была её первоначальная сила, пока намерения преобразователей совпадали с намерениями царя, но и последующая слабость – когда программа царя изменилась, у правительства реформаторов не оказалось низовой поддержки, да вряд ли они и мыслили всерьёз о ней.
Программа самого царя состояла в утверждении самовластия, централизованной военной монархии по османскому образцу, заданному в сочинениях Ивана Пересветова. Некоторые исследователи не без оснований полагают, что это – публицистический псевдоним царя и уж точно это произведение кого-то из его окружения. Стремясь создать монархическую систему, послушную лишь единоличной воле, Иван IV закономерно вступал в противоречие и с боярским сословием с его круговой порукой, и с Церковью, с её административной и нравственной автономией, и с горожанами, не вполне лишенными чувства привилегий и собственных прав.
Отсюда и попытка создания государства-в-государстве – Опричнины с разделением страны на две зоны и созданием лично преданного властителю «черного корпуса». Иван IV затребовал у боярства, Церкви и народа не только чрезвычайных диктаторских полномочий, выбивавшихся за рамки традиционных ограничений царской власти, но и осуществил фактический развод Государя и государства. Если до того момента об интересах России говорилось как о «деле Государевом и земском», то царь Иван попытался государево от земского отделить.
В итоге Земщина оказалась государством как таковым, традиционным Российским государством предшествующих веков, в то время как Опричнина стала родом личной царской вотчины с чрезвычайным негосударственным порядком.
И именно этот развод доказал силу уже сложившегося Российского государства: даже в таком чудовищном разладе оно функционировало надежно и справлялось со своими функциями, выдерживая не только внешние удары, но и приступы гнева и безумия самого царя, выражавшиеся в опалах, казнях и массовом терроре, как расправа над Новгородом.
Исторический опыт Опричнины показал, что это был очень неудачный политический инструмент – царь залил страну кровью, не только не истребив измену, но и заложив предпосылки десятилетней гражданской войны Смутного Времени. Ослабление автономных социальных структур и слоёв сделало державу скорее слабее, что сказалось в последовавших событиях смуты. Особенно пагубно сказались опричные жестокости и разорения на состоянии поместной конницы, которая была почти разорена. Ослабление русского дворянства выразилось и в неудачах последних Ливонских войн и в последовавшей смуте.
Однако при оценке Опричнины нужно отказаться от одного ложного убеждения – а именно мнения о гражданской недоразвитости России XV–XVI веков, безгласности и безропотности её сословий, покорности, делавшей излишними и параноидальными жестокие меры царя. Напротив, русское общество иоанновой поры было весьма активным, своевольным и упорным. Ивану понадобилось разделить государство, чтобы хотя бы часть этого государства подчинилась царскому деспотизму беспрекословно.
