Дочь хозяина Руси - страница 14

Он искоса глянул на сидящего рядом сына. На лице сына блуждала счастливая улыбка. Голос отца вывел его из задумчивости.

– Как оженил тебя, сын твой родился, ты стал, вроде, как другой. Счастливый ты, Ванюшка, молодой! Впереди тебя сын растёт, а сзади я подпираю. А у меня впереди ты, а сзади токмо смерть моя поджидает. Чувствую, старею я, – Иван Васильевич замолчал, грустно глядя в слюдяное оконце возка.

Иван не отозвался, не хотел прерывать свои мысли. Он думал о своей Елене, жене любимой, о крохе-сыне, которого она ему родила.

Поспешали оба Великих князя к Софье Фоминичне на завтрак с дарами и поздравлениями. Сегодня семнадцатое сентября: именины Веры, Надежды, Любови и Софьи. Уже в сенях навстречу им выскочила Алёнка.

– Я знала, что вы оба сегодня приедете. Я ждала тебя, тату! – воскликнула она, обхватывая его руками.

Глаза Ивана Васильевича потеплели, на лице проступила улыбка. Он обнял дочь и произнёс:

– Смотри, что я принёс тебе, Олёнушка.

Он сунул руку в глубокий карман кафтана, порылся и протянул Алёнке непонятную ей вещицу.

– Что это? – спросила дочь удивлённо.

– Трещотка. У Данилы стременного выпросил. Он ловко научился этому ремеслу. Для внуков своих делает, чтобы птиц с огорода прогоняли по весне и чтобы те посевы не портили.

– А как она трещит?

– Покрути этой палочкой, она и затрещит.

Алёнка расплылась в улыбке, прислушивалась к звукам трещотки.

– А что в ней трещит? – спросила она с любопытством.

– Поди, горох сушёный, я полагаю.

– А где я буду трещать? У нас огорода нет.

– А ты кота с печки прогоняй, пусть мышей ловит, – засмеялся Иван Васильевич.

– Жалко, Котофей – добрый, ласковый.

Вошли в горницу, где их ожидала Софья Фоминична.

– Тогда пугай трещоткой римских посланцев, что возле твоей мамки кружатся, – пошутил он, улыбаясь и направляясь к жене, которая недовольно повела плечами от такой шутки мужа и от насмешливых улыбок на лицах вошедших мужчин.

– Нет, их трещоткой не испугать, они не пугливые, – произнесла серьёзно Алёна. – Пойду Феодосию пугать, – наконец, определилась она, – Федя всего боится, – подпрыгивая, крутя возле себя трещотку, скрылась в соседних покоях.

– Пошто ребёнка дурному учишь? – спросила недовольно Софья Фоминична.

– Шуткую я, Софьюшка, шуткую, не серчай, – говорил муж, подходя с поздравлениями к жене.

На этом торжестве Иван Иванович долго не задержался, поздравил мачеху, отслушал молебен, извинился и заторопился домой. Иван Васильевич не стал задерживать сына. Он знал неприязнь сына к мачехе. Самому же Ивану Васильевичу нестерпимо захотелось тепла и семейного уюта, хотелось оттаять душой, пообщаться с детьми.

Он обвёл взглядом хоромы жены.

– Чуждо всё это, стены обтянуты золотой парчой, пристенная скамья – дорогим сукном. Так и не привык ко всему этому.

Взгляд скользнул вниз, а там возле его ног, шумно резвились его дети. Хмурый взгляд его потеплел.

– А время-то как летит, – с грустью говорил он, сидящей рядом с ним Софье Фоминичне, – кажется, вчера только привезли тебя в Москву греческую царевну, а сейчас смотри у нас с тобой уже семеро по лавкам, – он улыбнулся и с нежностью глянул на жену.

– Восьмой здесь уже, – улыбнулась Софья, поглаживая с улыбкой свой живот.

– Семья детьми крепчает, – рассмеялся князь, целуя жену.

– Останься обедать с нами, – попросила она.

– Останься, останься! – к нему подскочила любимица Алёна.

Он обнял свою старшенькую дочку, прижал к себе. Это, пожалуй, было для него самое дорогое здесь существо. Всё здесь было чужое: стены, обстановка, греческая и итальянская речь, на которой отдавались распоряжения слугам, исковерканная славянская речь жены. Он чувствовал себя здесь чужим.