Антон выходил на балкон двадцать первого этажа, смотрел на зеленую Вахрамеевку. Там раньше был расстрельный полигон, потом Парк памяти зря расстрелянных, сокращенно ППЗР, потом торгово-развлекательный центр «МеМуар», потом его перестроили и сделали музей художника Вахрамеева, на очень долгое время. А потом этот музей купила австралийская миллиардерка Финкельмон, и его перевезли целиком, вместе со зданием, и осталась только глинистая почва; там лет за сорок прорезались ручейки и выросли большие деревья, так что вышел как будто бы лесок. Но название прилипло.
Время у них шло очень быстро, потому что был такой главный гайдлайн – не валандаться.
* * *
Антон обернулся и посмотрел, что делается в квартире, где шли отделочные работы.
Девушка Каллиопа, вице-кураторка, меняла памперс убогому: спустила с него просторные холщовые портки, стянула пропиленовые трусы, вытащила засранную полоску гофроткани, запихала в спецпакет, аккуратно подмыла старика, промокнула, положила новый памперс и натянула трусы-штаны на место. Убогий хлопал глазами и помахивал шпателем – видно, ему не терпелось работать. Знал, старый хрен, свой гайдлайн! Антон к нему присмотрелся – седая борода, орлиный нос, – кажется, его портрет был в учебнике: то ли великий писатель, то ли знаменитый физик. А неважно, работать все равно надо. Девушка Каллиопа погладила его по голове и легонько подпихнула к группе других убогих, которые скребли стену, счищая с нее мельчайшие неровности.
Антон залюбовался девушкой, как она ловко управляется с памперсами. Очень красивая, только на левой брови легкий шрам. Полосочка такая белая, бровь делит пополам. Но это даже симпатично. Даже привлекательно, честно! И имя какое хорошее. В переводе значит «сладкогласная». Послушать бы, как она говорит. Потому что раньше они с ней как-то не разговаривали. Не о чем и незачем.
– Эй, – сказал Антон. – Каллиопа! Ты чего сегодня вечером делаешь?
– А что такое? – спросила она приятным нежным голосом и покраснела с намеком.
– А пошли потом ко мне. Отведем этих в дацан, и буром ко мне, тут довольно рядом.
– А зачем? – она подняла свою рассеченную бровь.
– А ты совсем маленькая, что ли? – засмеялся Антон. – Восемнадцать минус?
– У меня ноги грязные сразу в гости идти, – застеснялась она.
– Говно вопрос! – успокоил ее Антон. – У меня ванна и полный педикюр!
* * *
Ноги у нее и правда оказались ай-ай-ай. И ногти тоже. Антон поставил в ванну табурет, усадил ее, напустил воды. Сам сел рядышком. Вымыл ей пальчики и лодыжки, подстриг и подшлифовал ноготки, подточил пяточки. Ножки стали как новенькие. Заодно и всю ее отполоскал под душем. Дал махровую простынку. А потом взял на руки и понес в комнату, положил на кровать.
Комната у него была большая, книжные полки до потолка. «Британника», Брокгауз, «Патрология латинская», «Патрология греческая». Кант в восьми здоровенных томах, с комментариями Кассирера. Гегель, издание Глокмана, тридцать томов. Оксфордский «барнетовский» Платон, как положено. Зато Аристотель – беккеровский, совсем старый, но как новенький. Ну и всякие там мелкие Шеллинги, Шлегели и Шопенгауэры. Ницше полный, полнее не бывает, включая студенческие работы и гимназические сочинения, не говоря уже о переписке. Зато французов нет, кроме Декарта.
– Уй, как много книжек! – сказала Каллиопа, раскидывая руки. – Ты умный?
– Так, – сказал Антон. – Помаленьку.
