Из интервью Киры Аллилуевой-Политковской:
«Никаких осуждений, отречений, тем более публичных. Наоборот, я ее очень хорошо понимаю. Ведь и я натерпелась от этой власти. Совсем еще девчонкой оказалась в лагере, потом в ссылке. Мама тоже. Хорошо, брат был еще совсем мальчишкой – пронесло. А Светлане просто надоело быть здесь каким-то чучелом: или за ней бегают, или охранник по пятам ходит. Она поняла, что в этой стране у нее не будет свободы. К ней все приставали из любопытства, она все время была на виду: «дочь Сталина, дочь Сталина…» И все же мне ее трудно понять. На что она надеялась, отправляясь в чужую страну, где ее никто не ждет? Любопытство, сплетни быстро проходят. А что дальше? Я об этом все время думаю: где мне ее искать, что делать? Надо учитывать и характер, гордость и, конечно, безысходность. Сама себя в капкан загнала. Она себя ищет, ищет – и найти не может. Чужие страны, чужие люди. Звонить перестала. А раньше говорила: «Я так люблю слышать твой голос, ты обязательно рассмешишь, настроение поправишь».
Мне кажется, что все, кто покидает Россию, очень тоскуют. Чем-то она захватывает: людьми добрыми, душевностью, простотой. Всегда найдутся люди, которые тебя пожалеют, а там каждый за себя, плевать им на других, да еще иностранцев. Жалею, плачу – сестра все-таки…»
Из интервью Александра Бурдонского:
«Я очень понимаю ее со всеми «за» и «против», которые есть во всем, что Светлана делает. Сохрани меня Господь осуждать ее! Я очень ей сострадаю, и это, наверное, сродни любви. То, что она не нашла ни с кем общего языка, даже со своими детьми, это их дело. Я даже не хочу в это влезать. Несмотря на свою обаятельность, внешнюю мягкость, она очень твердый, жесткий, бескомпромиссный человек. В этом она тоже дочь Сталина. Это противостояние… Мне кажется оно органичным. Она много претерпела каких-то трансформаций, изменений. Были ли они верными? Не знаю, не могу судить. Я бы никогда не смог уехать… Куда бы она ни уехала, она все равно российский человек. От этого никуда не деться. Я поставил пьесу на эту тему. Там есть такой символ: скрипучая дверь. Ужас. Все зажимают уши. Эта дверь – некий выход из придуманной, кем-то созданной фальшивой жизни, в которую ты попадаешь… А есть другая жизнь, но решиться на уход в эту жизнь, открыть эту скрипучую дверь никто не решается. Все понимают – но нет. Тут надо понимать, что такое эта свобода. Мы плохо изучаем науку одиночества. Постоянное нахождение самой с собой. Двойственная натура, которая со всем жаром бросается из одной крайности в другую. Это не приносит счастья. В результате такая вот судьба. Но вряд ли она бы хотела, чтобы ее жалели. Существует определенная гордыня. Согласитесь, что гордость и гордыня – вещи разные».
Если советская пропаганда создавала из Светланы Аллилуевой образ психически нездоровой неврастенички, не сумевшей пережить разоблачение и развенчание отца, погнавшуюся за «длинным долларом», то на Западе она представлялась ярым борцом с коммунизмом, героиней, бросившей вызов советской системе. И, конечно, никого не интересовали истинные переживания этой метущейся женщины, которая хотела лишь наладить новую жизнь, каким-то образом реализовать свои иллюзии. Одним из главных ее устремлений тогда было издание своей первой книги «Двадцать писем к другу» и написание другой.
Но и эти ее планы были хорошо известны на Родине.
