В отделе социальной жизни нас было семеро. Если перечислять по кабинетам, то мы с Антоном, две Гальки – по соседству, дальше – Игорь и Татьяна. Правое крыло нашего этажа. Напротив – бухгалтерия, кабинет Марины Сергеевны, она завсоцотделом и писем, ну и еще фотолаборатория, которой, по-моему, лет 15 уже никто не пользуется.
На планерку пришли все. Даже Галька Вторая, которая обычно раньше двенадцати на работе не показывалась. Она тщетно пыталась вести в газете рубрику «Светская жизнь», которой в провинциальном городке было не то что маловато, а, по-моему, вообще не существовало. При этом Галька делала вид, что эта пресловутая светская жизнь бурлит кипящим варом. Бедная Галька пропадала ночи напролет в каких-то клубах и кабаках, где тусовалась местная полубогема: сплошь несостоявшиеся художники, поэты и писатели. Приходя к полудню, она, позевывая, заглядывала в наш кабинет и небрежно бросала что-то вроде того:
– Вчера в «Хромой лошади» была на перформансе. Концептуальная штучка, скажу я вам. Столице и не снилось. Главное, все по-честному, без выпендрежа. Пойдемте перекурим, что ли? А то у меня художники все расстреляли.
Однажды я побывал на таком перформансе. Галька же и затащила. И это был мой последний выход в ее свет. Помню, вдоль стойки бара ходила полуобнаженная девица. Из одежды на ней были только красные трусы, да и тех практически не было видно под густым слоем взбитых сливок. Девушка была явно утомлена или пребывала в тяжелейшей депрессии. Я сказал об этом Гальке, и та спросила: с чего это я вдруг так решил?
– Посмотри на ее спину, – кивнул я. – Она сутулится. И еще у нее ноги плохо выбриты. Ей явно не до этого шоу.
– Не выдумывай, – пожала плечами Галька. – Ноги у нее в сливках. Что ты там мог рассмотреть?
Девушка-торт прошла мимо нашего столика, я подмигнул ей ободряюще, но девица не повелась и, скользнув по мне глазами, равнодушно обвела отсутствующим взором и остальную публику. При этом она старательно улыбалась, мучительно растягивая рот.
– Это символ какой-то? – стараясь перекричать музыку, спросил я у Гальки.
– Конечно, – многозначительно вскинула брови Галька. – Это же концептуальная вечеринка. Девушка – символ сладкой жизни.
– Кондитеры гуляют?! – крикнул я.
– Сам ты кондитер! – обиделась Галька. – Сегодня вечер памяти Мэрилин Монро.
– А причем здесь сливки?
Галька отмахнулась от меня как от безнадежно тупого.
– Хочешь приобщиться к сладкой жизни? – Галька показала пальцем направление.
Я повернулся. Девушка по-прежнему ходила между столиками, и каждый из присутствующих пытался облизать ее. Девушка иногда нервно подергивала плечом.
– А кто платит? – потер я пальцы.
Галька углом рта ответила:
– Какая разница?! Весело же.
– Угу, – сказал я скорее себе, чем Гальке. – Я пошел.
– Как хочешь, – Галька обиженно поджала губы.
«Тюби-тюби-тюби-ду. Па-па-па-па», – пропела Мэрилин в сливках мне на прощание. Я обернулся. Толстяк в белой рубашке, промокшей под мышками и на спине, так приник к ходячему торту, что его не могли оттащить двое охранников. Галька помахала мне рукой и тут же весело зааплодировала. Секьюрити все-таки оторвали толстяка от Мэрилин.
Марина сурово окинула взором нашу небольшую редакцию и не своим голосом – строго и казенно – произнесла:
– Нас ждут великие перемены.
– А дела? – съязвил, как обычно, Антон.
– Что дела? – не поняла Марина.
– Дела великие нас ждут?! – переспросил Антон. – Или только перемены?
