– Там, в туалете… – Ника повысила голос.
– Орать-то чего, – устало скривилась проводница и вытащила из ушей наушники. – Чего?
Казалось, через огромные поры ее кожи на щеках сочится такое уныние, что тревожить ее – смертный грех.
– В туалете кто-то сходил мимо унитаза, – обрисовала ситуацию Ника.
– А я-то что? – осклабилась проводница. В наушниках стонала тошнотворная песня про букет белых роз с любовью в каждом лепестке. Проводница, как все женщины, не была чужда глобальной сентиментальности.
– Надо убрать бы, – несмело предложила Ника.
– Уберу, – заверила вагонная страдалица. – Сию минуту.
И налила себе полстопки тягучего ликера, напоминавшего по цвету клей ПВА. Пахло чем-то сладким.
Ника всё топталась в дверях.
– Еще что-то? – хлопнула ресницами страдалица.
– Нет, всё.
Ника вернулась в купе, не уверенная в том, что проводница выполнит ее жалкую просьбу. Наташа дремала, а Маргарита, разложив на столике боевой косметический комплекс, снимала стразы вместе с дополнительными ресницами. Процесс был кропотливый, Ника не посмела мешать, вытащила пачку влажных салфеток и протерла лицо.
За поездом вслед гнался стремительный осенний вечер, в окно ударили косые струи дождя, и словно не было никакого мира за пределами вагона, словно тьма, и дождь, и дорога – были воображаемы и предположительны, как и вся остальная жизнь.
На третьи сутки дождь сменился снегом, поскольку из средней полосы с ее мягким климатом, поезд вгрызся в края суровые и легендарные своим непокладистым норовом. Ника жалела, что не взяла зимнее пальто, но надеялась, что Анна добавит какой-нибудь теплый шарф к ее немудрящей куртке. Попутчицы развлекались, как могли; Наташа проводила время в вагоне-ресторане с некими настойчивыми и смугло-усатыми мужчинами. Мужчины предлагали свое общество и Маргарите, но та, ссылаясь на головную боль и диету, штудировала очередной глянцевый журнал либо полировала длинные острые ногти. На Нику вагонные мужчины не среагировали, что с одной стороны, ее утешало, а с другой – оскорбляло и раздражало – неужели она такая непривлекательная? Впрочем, и без того хватало переживаний за отца и Жама; она уже раз тридцать отругала себя за то, что опрометчиво сорвалась в эту ненормальную поездку. Даже Юрий Мамлеев был от скуки прочитан до библиографического описания на последней странице.
Кстати, в сортире наконец навели порядок, правда, проводницу подвигла на это Маргаритина истерика (а может, еще кто-то по вагону психанул). Хлоркой несло по всему вагону, этот запах Ника ненавидела с детсадовского периода, что опять-таки не прибавляло оптимизма. Плюс немытая голова и немытое все остальное. Плюс безбашенные цены на лежалые бутерброды и салат оливье в ресторане. Короче, дорожные жалобы, век ХХI.
Однако Ника не сдавалась. С собой были взяты пять штук толстых тетрадей и «Паркер» с запасом стержней. «Паркер» подарил ей Сережа в первый год ее писательства, и она пользовалась ручкой, только когда раздавала автографы. Теперь можно было фиксировать в тетрадях дорожные впечатления. Ника забиралась на свою полку, пристраивалась поудобнее и писала. Было так удивительно после стольких лет сидения за компьютером ощущать запахи бумаги и чернильной пасты… Она описала Наташу и Маргариту, отметив в скобках, что их типы могут пригодиться в каком-нибудь романсеро про суровые ведьмовские будни. Тем более, что к концу четвертого дня дороги Наташа проявила к Нике некий интерес.
