Папа продолжил старательно жевать.
– Всё будет у тебя хорошо, Эллинушка…
– Мамочка, ты меня прости, конечно, – перебиваю её. – Но я хотела тебе кое в чём признаться.
Папа перестаёт жевать и поднимает брови. Думает, наверное, что я родила не одного ребёнка, а троих.
– Я терпеть не могу, когда меня называют Эллинушкой.
– Как? Давно ли? – поражается мама.
– С детства.
Они с отцом переглядываются.
– Как же мне тебя…
– Придумай сама, мама, только не… ну ты знаешь теперь.
– Ну хорошо, – растерянно говорит она. – Хм… надо же, не знала.
– Послушай, а мы же не спросили! – пельмень благополучно добрался до желудка, папа готов нацепить на вилку следующий. – Как отчество у нашей внучки? То есть кто её отец?
На меня находит лёгкий ступор. Хочется дать себе ложкой по лбу. Совсем забыла продумать этот вопрос! Для себя-то давно решила, и в свидетельстве о рождении данные записаны.
– Ольга Николаевна Печерская, – так официально зовут мою дочку, – отвечаю я. – Имя – в честь моей бабушки по материнской линии, – смотрю на свою маму. – Отчество – имя моего дедушки по отцовской, – взгляд на папу.
Они улыбаются, но глава семьи первым становится серьёзным.
– Хитрая ты лиса, Элли! Я спросил, кто отец нашей внучки, а ты выкрутилась.
– Папа, это был… мимолётный роман. Давай лучше не будем вспоминать.
Он обиженно накалывает сразу два пельменя и запихивает в рот. Жуёт, на меня не смотрит. Обиделся.
– Мам, ну хоть ты ему скажи… – ищу поддержки, но не получаю её.
– Элли, так нельзя. Мы тебе не чужие люди.
– Ну хорошо! – всплёскиваю руками. – Это Никита Гранин.
Мамины глаза становятся огромными, как блюдца. Папа замирает в процессе жевания, потом нервно сглатывает, хватает стакан и запивает. Глотает снова, прочищает горло.
– Мне… послышалось? – спрашивает сурово.
– Нет. Биологический отец Олюшки – Никита Гранин.
Папа хмурится. Темнеет лицом. Вытирает рот салфеткой и встаёт из-за стола.
– Родя… – говорит ему мама.
– Мне надо… мусор вынести.
– Ночь на дворе, какой мусор!
– Мне… надо! – бросает он и уходит. Но дверью не хлопает, памятуя об Олюшке.
– Элли, как же это так? – горестно спрашивает мама. – Ведь Никита, он же тебе чуть всю жизнь не загубил. Помнишь, как эти Гранины вели себя, когда ты в него влюбилась? Они же готовы были нас всех со свету сжить. Не понимаю, как мы выжили тут. Впору было в другой город переезжать. Как травили, как с работы хотели выгнать, а тебя даже предлагали в психушку отправить. Мол, одержимая мальчиком, это ненормально.
Я опускаю глаза и смотрю в тарелку.
– Мама, всё это помню прекрасно.
– Так зачем же ты…
– Прости. Когда его назначили главврачом нашей клиники, у меня тоже были всякие мысли. Перевестись в другое место, переехать даже. Но потом… Как бы тебе это объяснить…
Мама кладёт мне ладонь на руку. Улыбается.
– Я понимаю, Элли. Старая любовь не ржавеет, да?
Молча киваю.
– Прости… – говорю едва слышно.
– Ну что ты, доченька, – мама гладит меня по голове. – Не надо было, конечно, тебе с этим упырём связываться. У них вся семья такая. Что папаша был, что жена его… О покойниках не будем плохо, ладно уж. Но мне кажется, Никита – весь в отца, а брат его – в мать. Скажи, а он сам-то знает?
– Знает.
– И что?
– Требует, чтобы я разрешила ему видеться с дочкой.
– А ты?
– Отказала.
– И правильно. А он?
– Подал на меня в суд.
– Господи, – мама закрывает рот ладонью, её глаза становятся испуганными.
