Возвращается папа. Видимо, выходил во двор продышаться, нервы успокоить. И угодил под новое известие.
– Родя, Гранин подал на Элли в суд! Хочет совместную опеку над Олюшкой! – говорит ему мама.
У папы сжимаются кулаки.
– Точно трактором его перееду, – рычит он.
– Папа, не нужно. Тебя посадят, и ты не сможешь видеть, как Олюшка сделает первый шаг, как пойдёт в школу, в университет, не побываешь на её свадьбе, – говорю примирительным тоном.
Папа смотрит на меня, потом садится. Вздыхает и берётся за вилку.
– Уговорила. Пусть живёт… упырь.
У меня отлегает от сердца.
Мы сидим так долго. Расходимся, когда стрелки приближаются к трём часам ночи. Я гощу у родителей ещё пару дней, а потом возвращаюсь обратно, обещав держать в курсе событий.
Завтра отпускной период в моей жизни закончится. Я вернусь в клинику, и там предстоит сделать окончательный выбор: или написать заявление по собственному желанию, или продолжить борьбу за своё место под солнцем.
Вечереет. За окнами питерская осень, довольно хмурая и сонная. Я сижу в детской, Олюшка только что задремала. Вскоре мы пойдём прогуляться. Хочу или нет, но ребёнку нужен свежий воздух, пусть даже и влажный и сырой. Но всё лучше, чем квартирный. Пока думаю, что надеть, начинает вибрировать телефон. Вижу имя на дисплее, по сердцу расплывается тепло.
Борис.
– Привет, Элли, как настроение перед возвращением на работу?
Мы созванивались пару дней назад, я ему сообщила о грядущем событии.
– Боевое. В целом. Есть сомнения…
– Предлагаю прогуляться.
– Понимаешь, мне нужно с Олюшкой…
– Если ты не против, могу присоединиться к вашей компании.
– Конечно, приходи.
Потом называю адрес и, радостная, начинаю собираться. Через сорок минут мы неспешно идём по набережной, я толкаю перед собой коляску, Борис идёт рядом. Мне очень хочется признаться, что скучала по нему. Ведь не виделись с того момента, как я ушла в отпуск. Он восстанавливался после операции (трепанация черепа – штука очень серьёзная), а сама не могла его навещать, поскольку не хотела никуда выходить из дома, и мы только созванивались.
– Знаешь, я очень соскучился, – вдруг говорит Борис, и сердце моё начинает танцевать чечётку в груди. «Так и до аритмии недолго», – думаю, но почему-то радостно. – А ты?
Вопрос звучит робко, и я сразу даже не знаю, как ответить на него. Но эмоции пересиливают разум.
– Я тоже.
Идём некоторое время молча.
– Как твоё здоровье? – спрашиваю, чтобы прекратить неловкую тишину.
– Всё хорошо. Вчера делал МРТ, ни одной «неправильной» клетки не обнаружено, – сообщает Борис.
– Я очень рада за тебя, – улыбаюсь в ответ. – Это просто замечательно!
– Спасибо тебе за всё, что сделала для меня, – говорит он с нежностью.
– Ну что ты, Боря… Причём тут я? Это Осипа Марковича надо благодарить.
– А я уже.
Поднимаю брови.
– Ящик лучшего армянского коньяка 25-летней выдержки ему преподнёс на днях, – сообщает Борис.
– Ничего себе. Это же очень дорого, наверное…
– Жизнь дороже, – улыбается Борис. – Доктор был очень рад. Сказал, что ему теперь до конца жизни можно не покупать алкоголь. А ещё… знаешь, он очень переживает за тебя.
Молчу. Что тут скажешь? Ну что?! Он звонил мне в начале отпуска, выражал слова сочувствия и поддержки. В подтексте читалось: «Элли, я устроил ради тебя войну с чиновниками, но… силы оказались неравны». Я могу лишь представить, каких нервов стоило Швыдкому сражаться за меня. Его усилия напоминали, скорее всего, бодание телёнка с дубом. В голове звон, а старому дереву хоть бы что.
