Я позволяю ему это сделать, но пребываю в некотором замешательстве. Он, случайно, умом не тронулся? Или правда поверил в исключительность моих прикосновений? Уверовал, будто я исцеляю этим? Медсестра Катя, которая стоит рядом, видит мой чуть растерянный взгляд и пожимает плечами. Мы не спешим осуждать Максима Петровича. В нашей работе чудеса случаются.
Пока трогаю чуть горячий лоб, больной сидит с плотно сжатыми веками. Потом резко их раскрывает…
– Ещё разок.
– Везём на МРТ, – говорю медсестре.
– Ещё раз! Пожалуйста! Ещё разочек! Попробуйте, а? – умоляет мужчина.
– Максим Петрович, – говорю спокойно, – не волнуйтесь. Давайте сделаем сначала МРТ, а потом я снова потрогаю вашу голову. Хорошо?
Он нехотя соглашается.
– А вот собаку придётся оставить здесь, ей в отделение диагностики нельзя. Сюда тоже, в принципе…
– Прошу вас, Эллина Родионовна, – говорит больной. – Она единственная живая душа в моей жизни. У меня больше никого нет. Жена давно ушла, забрала с собой детей. Я живу один, и Марта – мой единственный друг.
– Хорошо, я попрошу, чтобы за ней присмотрели.
Максим Петрович благодарит, а я иду проведать, как там жертва насильника.
Грустит. Отрешённо смотрит в сторону, пока накладываю шов на глубокую царапину на правой руке.
– Сейчас придёт травматолог, осмотрит вашу лодыжку. А потом мы положим вас на обследование.
– Они так расстроятся…
– Кто?
– Я пою в церковном хоре, – поясняет Галина Николаевна. – Мы собираемся каждое утро в воскресенье. Вы знаете, как красиво звучат песнопения? Особенно утром, когда солнечные лучи только начинают пробиваться через окна храма, освещая то один лик, то другой… Сквозь них проскальзывают, вздымаясь вверх, тёплые струи воздуха от горящих свечей и лампад. У меня всегда в такие моменты ощущение, что Бог слышит наши голоса…
– Я уверена, ваши коллеги поймут ваше отсутствие.
– Теперь уже поздно искать мне замену, – грустно говорит Галина Николаевна.
– Из-за этого вам не нужно волноваться. Уверен, настоятель храма вас простит. Вы пережили кошмар.
– Не хочу об этом вспоминать.
– И не надо.
Старушка глубоко вздыхает.
– Мне так тяжело… Во мне столько злости. Я ненавижу его. Кто бы он ни был. Знаю, что надо простить, как к этому призывает Священное Писание. Но… не могу справиться со своим чувством.
– Это естественная реакция, – говорю я. – Если бы сама оказалась на вашем месте, то думала и чувствовала точно также.
«Господи, пронеси мимо меня чашу сию», – думаю при этом.
– Так не должно быть, – рассуждает Галина Николаевна. – Я должна простить.
– Вы никого не должны прощать, – отвечаю ей. – Он это сделал. А не вы.
– Ненавистью этого не искоренить.
– Боюсь, этого не искоренить ничем, – замечаю, вспомнив тот случай с Романом Шварцем. Если бы полиция нашла преступника, и суд назначил ему наказание, другое дело. А так, выходит, что где-то шляется псих, способный просто так избить человека до беспамятства.
Заканчиваю перевязку (это могла бы сделать и медсестра, но мне самой захотелось хотя быть немного приободрить старушку и жаль, что не вышло), потом поднимаюсь в отделение функциональной диагностики. Там встречаю Ольгу Ромашину. Она готова пояснить результаты МРТ Максима Петровича.
– У музыканта довольно запущенная краниофарингиома, – она показывает на снимке. – Вот здесь она давит на зрительный перекрест головного мозга.
– Отсюда и слепота, – делаю вывод.
