Стрелец поднялся и, ломая кустарник, стал шарить руками, ища узду, и, видимо, случайно задел коня саблей. Тот, испугавшись, заржал, рванулся как бешеный, пнул стрельца копытом, выскочил на дорогу и припустил вперед по тракту.
– Братцы, братцы, – выбираясь из кустов и держась за ушибленное плечо, закричал стрелец. – Не упустите коня, уйдет сволочь, ловите его.
Его товарищ с бердышом, который только что грозился изрубить этого самого Федьку в куски, пришпорил своего скакуна.
– Уйдет! Уйдет ведь гад! – с досадой повторял стрелец.
– Не бойсь, Федька, никуды не денется твоя лошадка. Гришка мастер, ему не впервой ловить беглецов. Он ее быстро заарканит, – успокаивали друзья соратники.
– Зол он на меня, щас скажет: давай алтын за услугу.
– Да вы ж друзья не разлей вода. На постоялом выпьете ендову меда да и поладите. Чай, не впервой собачитесь.
Постепенно голоса стрельцов стихли, а силуэты их растворились в темноте. Наши путешественники еще некоторое время постояли, прислушиваясь к отдаленным, едва уловимым звукам.
– Ну что, аптекарь, поехали, что ли? – нетерпеливо спросил возница. И, не дожидаясь, пока Готфрид ответит, дернул поводья. Лошади тронулись.
– Странно, – задумчиво произнес Петр, – голос этого рыжего стрельца мне показался знакомым. А тебе? – спросил он друга.
– Нет, – ответил Готфрид. – Кого он тебе напоминает?
– Год назад, когда я только появился в лекарской школе, перед распределением по направлениям доктор Блюментрост проводил разбор, на котором он одного здорового рыжего стрельца, помню, звали его Гришка, уличил в нарушении царского указа и причинении убытка царской казне.
– А… да, да, – подхватил Готфрид, – припоминаю тот случай. Тогда мы с дядей были с инспекцией в лечебных палатах на Рязанском подворье, и как раз в дежурство рыжего стрельца. Там еще умер десятник, из-за которого на дыбе изломали жену этого Гришки… Да вот и Филипп его знает, он же сам его до Изюмской черты сопровождал. Ты узнал его, Филипп?
– Кого? – не понял возница.
– Да этого рыжего студиоза из лекарской школы.
– Да откуда ж мне помнить его голос, если он за всю дорогу ни слова не сказал.
– Мне показалось, что это он бердышом махал. Уж больно схож с тем студиозом…
– Может, он, а может, и показалось, – сказал Готфрид.
– Да вообще чудно как-то, – проговорил Петр, – я его видел всего один раз, когда только пришел в школу, он успел рассказать какую-то смешную историю и дать мне кличку – Долговязый. И в этот же день его сначала в застенок отправили, а потом сослали. Помню, староста Кирилл тогда говорил, что сослали его сюда, в Белгородское воеводство на строительство Изюмской черты. Странные совпадения.
– Может, рогожу опустить? – сказал Филипп и посмотрел на Готфрида. – Холодает к ночи-то.
– Не надо. Дождь кончился, солома у нас сухая, а без рогожи наша повозка менее заметна в темноте.
– Ну что, дьяче, – возница с оттягом хлестанул лошадей, – кишки-то на месте? А дрын у этого верзилы был добрый, тебе повезло, что он по голове не попал. – Ехавший сбоку повозки верховой Василий хохотнул, а Готфрид, видимо, как старший среди них, всю дорогу оставался серьезным и задумчивым. Петр же, еще страдая от боли и баюкая рукой свой живот, выдавил из себя нечто похожее на улыбку:
– Благодарствую, Филипп, тебе за защиту. Если бы не ты, быть бы мне сейчас вместе с Егором в подземном каземате с переломанными костями и закованным в кандалы.
