Она поделилась мыслями с Мэри, и та согласилась, потому что тоже гордилась наличием благородных кровей, пусть и по линии дядюшки, и подруги с горячей девичьей откровенностью принялись обсуждать великие достоинства семейных традиций и чести. Беатрис говорила в полном неведении относительно обстоятельств рождения Мэри, а бедная Мэри рассуждала в равном неведении, но не без грозного подозрения, что какой-нибудь печальный день принесет пугающую правду.
В одном Мэри не сомневалась: ни богатство, ни мирское превосходство не могли поставить кого-то выше ее. Если бы она родилась благородной леди, то смогла бы выйти замуж за любого джентльмена, и если бы самый богатый человек Европы положил к ее ногам все свое состояние, при желании она была бы готова дать взамен еще больше, но никакие драгоценности не заставили бы ослабить оборону сердца, нарушить защиту души, утратить присутствие духа хотя бы на долю секунды.
О, если бы она родилась благородной леди! Возникли странные вопросы: что делает благородным мужчину? Что делает благородной женщину? В чем заключается внутренняя сущность, духовная квинтэссенция той привилегии в обществе, которую мужчины называют положением, которая заставляет тысячи и сотни тысяч людей склонять головы перед немногими избранными? Что дает, может дать или должно дать эту привилегию?
Мэри нашла ответ на вопрос: только абсолютное, осознанное внутреннее достоинство способно принести привилегию ее обладателю, позволить ему оставаться самим собой. Дух демократизма владел ее душой. Помимо единственно верного способа привилегия могла достаться по наследству, из вторых или двадцать вторых рук, – так проявлялся дух аристократизма. Можно представить, что всем этим сложным понятиям еще в детстве научил Мэри дядюшка, и теперь она всеми силами старалась передать их любимой подруге Беатрис.
Заявив, что Мэри имеет право дать ответ, Фрэнк подразумевал, что сам он имеет право его получить. Мэри признала за ним это право и начала:
– Мистер Грешем…
– О, Мэри! Что еще за «мистер Грешем»!
– Да, мистер Грешем: отныне будет только так, и, более того, только «мисс Торн».
– Но, Мэри, я не вынесу лицемерной отстраненности!
– Нет, я, конечно, не умру, если станем обращаться друг к другу по-прежнему, меня просто выдворят из Грешемсбери.
– Ты имеешь в виду мою матушку?
– Честно говоря, нет, вовсе не ее светлость, – возразила Мэри и взглянула на него так, что Фрэнк поежился. – Речь о вас. Я нисколько не боюсь хозяйки дома, а вот вас боюсь.
– Боишься меня, Мэри? – Фрэнк отказывался что-либо понимать.
– «Мисс Торн». Умоляю, запомните. Только «мисс Торн» и никак иначе. Не выгоняйте меня из Грешемсбери, не разлучайте с Беатрис. Только в вашей власти закрыть передо мной двери этого дома, и больше ни в чьей. Противостоять вашей матушке я смогу – чувствую, что смогу, – но не смогу противостоять вам, если будете относиться ко мне иначе, чем… чем…
– Иначе, чем к кому? Хочу относиться к вам как к девушке, которую раз и навсегда выбрал себе в жены.
– Жаль, что вы так рано сочли необходимым сделать окончательный выбор. Поверьте, мистер Грешем, сейчас недопустимо шутить на столь болезненную тему. Уверена, что вы не станете обижать меня преднамеренно, но если снова заговорите со мной или обо мне на столь неуместную тему, то глубоко раните. Мне придется ради самозащиты покинуть Грешемсбери. Надеюсь, вы не столь жестоки, чтобы вынудить меня это сделать.
