– Да. Вдвоём они остались. Елена уехала. Попробовала бы не выписаться! Объяснились мы тут втроём, разобрались. Уж простите, что так вышло…
Валентина не сразу заметила мужа, подсевшего на краешек её койки. Лежала, думала о своём. Волосы, разметавшиеся по белой подушке, казались особенно чёрными. Красивое даже при такой душевной боли лицо было бледное и отрешённое от всего.
Он тихонько коснулся её руки.
– Ты?! – обрадовалась она мужу и тут же потухла, заплакала. – Не сберегла я…
– Ничего, ничего, – говорил он, ладонью вытирал её слёзы, гладил неприбранные волосы.
– Не сберегла… Прости, – всё повторяла она.
Виктору до слёз было жалко её, вопреки всему и всем решившуюся родить.
– Всё будет хорошо, – успокаивал он жену. – Вот увидишь…
Он рассказал ей, как прошли помины, долго сидел, глядя на неё, незаметно задремавшую.
Зашевелилась тёща, позвала слабым голосом:
– Валя…
Он осторожно высвободил свою руку из Валиной, пересел к тёще, улыбнулся ей.
– Витька? Приехал?
– Приехал. Как чувствуешь?
– Мучаю вас.
– Скоро выздоровеешь. В гости к нам в город поедешь. К внуку. Хочешь?
– Домой надо… Зорька там.
– А давай продадим корову. Мы хорошо зарабатываем, молоко всегда сможем купить сколько пожелается. Зачем зазря мучиться.
– Нет! Что ты, Витька?! – на глазах Дарьи Григорьевны проступили слёзы. – Зорьку никому не отдам.
– Ладно, ладно… Не будем продавать, – поспешно отступился Виктор. – Выздоравливай скорее.
16
Новый год Виктор встречал у Саши. Пили собственного производства первачок, крепкий, под семьдесят градусов, очищенный марганцовкой и на травах настоянный.
Не одну стопку принял Виктор, захмелел изрядно и вместе с отцом, собравшимся домой, тоже поднялся.
– Пойду провожу батю, чтобы опять не зарулил к зазнобе какой, и спать завалюсь.
К отцу он не стал заходить, подождал, пока в избе погаснет свет, и неспешно направился к тёщиной избе.
В такую чудную новогоднюю ночь с отвесно сеющимся снегом при несильном морозце грех не прогуляться по родной деревне, встречных обнять, с Новогодьем поздравить. Но привычная к раннему зимнему сну и подъёму деревня и на сей раз осталась верна себе.
Всё же встретилась Виктору живая душа. Довольно молодая, не увядшая ещё красотой разведёнка, и при муже любившая выпивку, без него же и вовсе пристрастившаяся к зелью, поравнялась с Виктором:
– С Новым годом!
Вгляделась, узнала:
– Витёк, ты? Вот не думала тебя встретить.
– Тоня, если не ошибаюсь?
– Тамара я. Тоня старшая у нас. В городе живёт. Пробовала и я, как с мужем разбежались, к ней притянуться. Не получилось из меня городской крали. Трамваи надоели, порядки на швейной фабрике не понравились. Строго уж больно: то нельзя, этого не делай… В деревне лучше и свободнее дышится. Ты как, Витёк?
– Нормально, – сказал Виктор. – В отличие от тебя терплю пока городские порядки. Хотя тоже по-разному бывает. И в деревню тянет.
– Тёщу не выписали?
– Должны вот-вот… Ну ладно, Тамара, пошёл я. Бывай. С Новым годом тебя!
– Погоди, Витёк, – остановила она его. – Знаешь, просьба у меня. Не найдётся чего горячительного для поправки здоровья. Голову сильно ломит. Зря вздремнула. К Генке Лизутину ходила, замок на двери поцеловала. Вот к подружке, соседке твоей, пришла – не достучалась… Выручишь?
– Поможем, – неожиданно сказал Виктор. Разгулялся он, сон перебил, решил с Тамарой немного посидеть, о деревенской жизни послушать.
– Нормальный ход, – повеселела она, засеменила следом за Виктором по узкой тропинке, ровненько устилаемой падающим снежком. – Век тебя не забуду, Витёк.
