– Шахматная доска!
Правда, теперь она не произносила слова нараспев, как раньше. Она выкрикивала их с красным лицом, а глаза были крепко закрыты.
– Граната!
Я с гулко колотившимся сердцем подползла к ней и рассмотрела родинку. Она мигала, совершенно явственно, переливаясь разными цветами – фиолетовым, красным, зеленым, снова и снова.
– Мам?
– Печенье! – ответила она.
– Мам, проснись!
– Объявлять!
Я взяла ее за ту руку, на которой не было чулка, и потрясла, но мама так и не открыла глаза.
– Мама! – закричала я.
– Мама! – закричала мама, но я думаю, это было просто совпадение.
Я правда не помню, что она еще выкрикивала. Не знала, что однажды меня попросят это записать. Наверное, какие-то существительные и глаголы. Определенно звучало имя президента, но не помню, какого именно, и марка ее любимого шампуня. Но я помню точно последнее слово. Я помню последнее слово, которое она произнесла.
– Зебра!
А потом все закончилось. Слова перестали слетать с ее губ. Глаза ее не открылись, но минуту мама сидела тихо. Я снова потрясла ее:
– Мам… мам…
Она встала, да так быстро, что потащила меня за собой. Родинка стала однотонно-фиолетовой и перестала переливаться. Просто яркое пятно. Но с тех пор я возненавидела фиолетовый до конца своих дней.
Я разжала руки, и мама прошла через кухню к черному входу. Я решила, что она сейчас врежется в дверь, но мама спокойно сняла цепочку, открыла засов и вышла на пожарную лестницу. Я пошла за ней, жалея, что не успела обуться. На улице было морозно.
– Ку-у-да мы идем? – спросила я, спускаясь по лестнице следом за мамой.
Оказавшись на улице, я смотрела под ноги, аккуратно обходя осколки стекла и мусор. Мама так и не ответила, но ее фиолетовая родинка зловеще поглядывала на меня.
Не знаю, когда я впервые ощутила жужжание. Мне кажется, я его слышала уже некоторое время, еще до пробуждения, хотя это был звук из разряда тех, что может звучать на заднем плане, фоном, не раздражая, типа пения цикад летом. Но теперь это жужжание стало громче. Я инстинктивно поняла, что мы движемся в направлении источника звука.
– Ма-ам, пора домой. Сегодня же Ро-о-ждество, – процедила я сквозь зубы, сжимая их, чтобы не стучали. – Если пойдешь со мной, то я приготовлю тебе гоголь-моголь. Какой-нибудь необычный гоголь-моголь. С ромом. Или… водкой. С любым напитком, где на бутылке нарисован пират.
Мы шли к кладбищу Оак-Хилл. Это хорошее кладбище с высокими каменными стенами и массивными склепами. А еще с обелисками и статуями плачущих ангелов. В обычном состоянии мама туда ни ногой.
И тогда я наконец увидела ЭТО. Оно было огромное – это раз. Больше, чем вы могли бы ожидать, и даже еще больше. Оно плыло по воздуху медленно, словно пузырь. Но только пузырь с щупальцами. Снежок размером с половину футбольного поля, у которого из брюха торчат пожарные рукава. Внезапно оно стало светиться. Нет, не мигать, как самолеты. Создавалось впечатление, будто шар заполнен светящимся газом, бледно-желтым и бледно-зеленым. И фиолетовым. А внутри шара были шары поменьше, а еще какие-то платформы и конструкции, а там… двигались крошечные фигурки. Но нет! Не работает. В моем описании корабль кажется значительно меньше, чем на самом деле, а это грех.
Это было ужасно. И неправильно. При одном только взгляде на эту штуковину возникало ощущение будущего поражения. Это был огромный летающий чудовищный конец света.
