– Неужто перепутал?
Пунт сделал торопливый глоток и тотчас закашлялся, распространяя густой душок дешёвой водки. Вытерев губы рукавом, довольно ухмыльнулся и с сожалением кинул фляжку продрогшей до костей Нежине:
– Пей, пока не передумал.
Девушка помотала головой, поскольку от холода уже не могла говорить, только ноги, пытаясь согреться, танцевали диковинный танец, и зубы выбивали мелкую дробь.
– Пей, кому говорю! – Пунт не шутил. Его брови сдвинулись в единую густую линию. – Быстрее давай. Ты мне ещё живая нужна, на своих ногах. Девке вон плохо совсем, а двоих я не донесу – годы не те. Хотя и раньше, вправду сказать, тоже бы не донёс.
Потом неловко похлопал Агату по щеке:
– Щас, щас, потерпи минутку.
Сделав обжигающий глоток, от которого тепло заструилось по животу вниз, Нежина аккуратно взялась за запястья Агаты, Феррул ухватился за щиколотки. Плавно покачиваясь, вереница тяжело дышащих людей шла меж деревьев. Пунт угрюмо шёл впереди, по пояс проваливаясь в рыхлый снег.
Буквально через несколько минут сквозь густую хвою робко замерцали огоньки окон. Ещё никогда Нежина не была так рада возвращению в интернат.
Двери интерната оказались распахнуты, выпуская наружу клубы тёплого жилого пара, на пороге, держа руки возле груди, стояла мадам Гортензия, глядевшая на троицу осоловелыми глазами. Карман её передника оттопыривался, но не слишком неприлично, поскольку большую часть бутыли, находившейся в нём, она уже использовала по назначению. Конечно же, исключительно для успокоения. Как видно, нервная система женщины порядком поизносилась, потому что это была уже не первая за сегодня бутылка (утром Нежина видела этикетку другого цвета). Но Пунт благосклонно улыбнулся, покосившись на передник.
– Что произошло с нечётким…нечест…несчастным ребёнком? – едва пролепетала женщина, то ли от волнения, то ли от того, что язык, впрочем, как и остальные части тела отказывался ей повиноваться.
– Что, что, – пробурчал Пунт, как гончий пес держа нос по ветру, – проснётся, тогда и спросите. Баньку щас истоплю, под парком-то живо в себя придёт.
Надо сказать, что помимо душевой, у интерната была ещё и баня, доживавшая свой век, как крепкая деревенская старуха, – гордо и с достоинством. Да и было бы странно ожидать чего-то иного от толстых стен из лиственницы, дубовых полков, каменки, вручную сложенной давно умершим и позабытым мастером. Баня стояла на берегу никогда не замерзающего озера, через которое два раза в день ходил паром, перевозивший всех желающих в Старый город. Но в зимней ночи баня угрюмо глядела крошечными оконницами в сторону леса. Она не ждала гостей.
Пунт несколько раз терял топор в снегу, когда рубил дрова, потом печка очень долго не разгоралась. Хотя огоньки бегали по наспех нарубленным бревнам, каменка чадила и чихала, разбрызгивая снопы искр, но наконец, недовольно урча, набрала силу, разогрела и воздух, и Феррула, который все чаще поглядывал на призывно желтеющие в ночи окна интерната, чтобы в конце концов уйти туда и не вернуться.
Нежина разделась до белья и взяла берёзовый веник в руки. Каменка шипела, плюясь густым паром, и лицо Агаты постепенно приобретало своей настоящий цвет, кожа на ладонях и ступнях покраснела и сморщилась: девушка стала приходить в сознание.
Нежина орудовала веником, не жалея своих рук. Её коса расплелась, волосы огненной лавиной накрыли плечи, поясницу, языками пламени обняли ноги, но она не замечала этого, продолжая усердно растирать кожу Агаты, которая наконец мутным взором посмотрела на полуголую раскрасневшуюся потную Нежину в пару и робко, что на неё совсем было не похоже, спросила:
