Журналиста не было ровно пятьдесят две минуты. За это Петрович может ручаться, поскольку он засек время. За эти пятьдесят две минуту он понял, что больше не сможет жить без Америки. Он нервничал, переживал, то и дело вскакивал с банкетки и, описав по вестибюлю круг, возвращался на место. Сапожников был более спокоен. За время ожидания он только четыре раза вышел на крыльцо покурить, а все остальные минуты с важным видом сидел на кожаной банкетке и, не мигая, смотрел в пол. На пятьдесят третьей минуте в вестибюль вышел журналист. Лицо его светилось.
– Ура! – воскликнул он с противоположного конца зала. – Все утверждены! Поздравляю!
– И я? – не поверил ушам парторг.
– И вы в качестве руководителя.
После крепких рукопожатий лицо журналиста снова сделалось озабоченным.
– В общем так: сейчас производится регистрация ваших паспортов. По времени это процедура продлится около часа. Езжайте на вокзал за остальными. К двенадцати подадут автобус. К этому времени уже все должны быть здесь с вещами.
– Будут, как штык! – радостно воскликнул парторг, все еще не веря своему счастью. – Мы сейчас с Федькой мигом!
Они еще по разу пожали журналисту руку и поспешно подались в сторону метро, так и не уточнив, куда в двенадцать повезет их автобус: в гостинцу, или сразу в международный аэропорт? «Наверное, сразу в аэропорт, – мелькнула задняя мысль, – раз с вещами…»
Приблизительно через час крыльцо министерства оккупировали шестьдесят деревенских мужиков с квадратными чемоданами. Из них, кто-то сидел на ступенях, кто-то на собственном чемодане, а кто-то с важным видом стоял наподобие статуи, скрестив на груди руки. И все поголовно курили, причем так смачно, что в здании на втором и третьем этажах закрыли окна, которые до той минуты были открытыми.
У крыльца остановилась черная «Волга». Из нее вышел важный человек в очках с дорогим портфелем в руках. Он удивленно осмотрел эту орду с баулами и спросил:
– Это еще что за табор?
Парторг приблизился к высокому начальству и с готовностью объяснил:
– Эта та самая группа товарищей, которая направляется на учебу в Америку.
– В Америку? – переспросил человек с портфелем, и лицо его выразило недоумение. Затем он, как будто о чем-то вспомнив, произнес: – Ах, да! В Америку. Ну-ну.
Человек, больше ни на кого не взглянув, поднялся на крыльцо и исчез в здании. Это был глава государственной агропромышленной политики СССР Всеволод Мураховский.
Через некоторое время к отъезжающим вышел журналист с пачкой паспортов. Раздав их приезжим, он деловито осведомил:
– Автобус будет через час. Не разбредаться! Кому нужно обменять валюту, давайте я обменяю!
– А сколько можно максимально? – заинтересовался Селедкин.
– Сколько хотите!
– Да ну? – не поверил мужик. – А если я хочу пятьсот рублей.
– Да хоть тысячу!
Селедкин без лишних слов расстегнул ширинку, сунул в нее руку по локоть и с серьезным видом извлек на свет шерстяную варежку, которая, судя по всему, была приколота к трусам булавкой. Он вытащил из варежки восемь сотен и протянул журналисту. Его примеру последовали остальные. Все как один полезли в потаенные места и принялись извлекать на свет Божий серьезные ассигнации. Потаенные места не блистали разнообразием: это трусы и носки. Только у Сапожникова заначка была в чемодане на самом дне.
Парторг смотрел на эту процедуру с некоторой завистью. У него одного денег было всего двадцать рублей. Да откуда он знал, что ему посчастливиться полететь в Америку: иначе бы выгреб из трехлитровой банки в погребе всю заначку, спрятанную от жены. «А ведь какие подлецы, – не переставал удивляться идеолог. – Все жалуются, что денег нет. А на мелкие расходы взяли чуть ли не по тысячи…»
