Александр чувствовал себя неуверенно с этой наверняка опытной женщиной, старшей его на целых пять лет. В общении с Викой такого барьера никогда не возникало, как-то они понимали друг друга сразу и с полуслова, несмотря на все сложности. А здесь… Действительно, Донченко никак не вписывалась в простенький интерьер общежития. Впрочем, куда ее вписать, Нахимов не знал, поскольку не бывал в сановных квартирах министров, членов правительства или прославленных певцов и композиторов, жизнь и быт которых существенно возвышались над серым будничным бытием простого советского народа с мечтами, упиравшимися в планку трехэтажного кооператива или выстоянной в многолетних очередях типовой государственной квартиры. А чего не знаешь, о том и не жалеешь.
Наташа поставила на стол пару чашек, в вазочку налила клубничного варенья и выставила тарелку с печеньем да конфетами. Сама уселась на стул, напротив него.
– Я с пустыми руками, – сконфузился Александр.
– Ну и ладно, – улыбнулась Наташа. – В следующий раз будешь умнее. Говори.
Нахимов отпил из маленькой фарфоровой чашки терпкий красноватый чай и спросил:
– Наташа, я понимаю, что тебе тяжело об этом говорить, но расскажи о последних часах жизни Семена. Ничего необычного или странного не происходило?
Девушка внимательно взглянула на него, словно старалась прочитать что-то в голове собеседника, прищурилась, откинулась на спинку стула, нарочно или не нарочно вырисовываясь в особом, притягательном ракурсе.
– Ничего странного, все, как всегда. Сам ведь знаешь, что он двадцать четыре часа в сутки думал о науке, о том, как его открытия перевернут мир. Семен только этим и жил. У меня в субботу репетиция в театре была в главном корпусе, Женька, как обычно, по картежным делам разгильдяйничал, а Семен очередную программу на БЭСМ обсчитывал. Там возле Лабораторного корпуса я их встретила, а потом мы втроем уже в столовую пошли.
– Может, он съел там что-то не то? – пытался найти хоть какую-то зацепку Нахимов.
– Да мы все вместе одно и то же ели, и сам подумай, несколько сотен людей через задрипанную столовую проходят, и ничего!
Александра покоробили слова «задрипанную».
– А мне нравится наша столовая. Первое – хоть борщ, хоть лапша. второе – жаркое или котлета, гарниры разные, компотик, салаты там. Пирожные, хочешь «Наполеон», хочешь – сочник или кекс.
– Хоть борщ, хоть лапша, – передразнила его Наташа. – Что ты вообще знаешь о жизни? О чем вы, физтехи, вообще думаете? Возьми бедного Семена, гений, в любой другой стране он бы миллионы получал! Знаешь, как их там ценят?
– А у нас разве не так? Вон за Семеном сколько институтов да ящиков охотились? Квартиру обещали да оклад повышенный.
– Как же мне тебе объяснить, Александр? – задумалась Наташа. – Да нет, тебе не объяснишь. Ты всегда варился в этой похлебке, прокис и пропах ею. За границей не был, сведения о ней нулевые, как люди по-настоящему могут и должны жить, не знаешь. Да и Семен такой же, как все физтехи, глупец в этом смысле. Ты же тоже из Кургана, я знаю. Ну и как там жизнь? Тоже в магазинах шаром покати, а носите костюмы фабрики «Большевичка»?
– Да что ты заладила, шаром покати, «Большевичка»?! Какие-то меркантильные у тебя все интересы.
– Ладно, ладно, институт закончишь, будешь получать свою мизерную зарплату, семью заведешь, потом мои слова припомнишь.
Нахимов неожиданно для себя рассмеялся.
