– Домовенок, я задыхаюсь. У меня в башке какой-то цветной калейдоскоп из картинок и все кружится. Вряд ли я смогу подняться, тут надо долго привыкать к телу, я держусь из последних сил – выпусти меня обратно.
– Ладно, все как обычно, расслабься и отпусти его сам.
Я попытался расслабиться, но все тело дрожало мелкой дрожью, я не мог сосредоточиться, голова звенела медным колоколом и аккордеонными переливами, дикими взвизгами и матерными словами. И, вдруг, я увидел чистое пронзительное голубое небо и почувствовал запах степи. Я лежал на сене в телеге, а телега медленно плыла. Я расслабился и оттолкнулся вверх к небу и все исчезло. Я ощутил такое дикое блаженство, что даже застонал.
– Ты че стонешь? Болит что то? – я почувствовал толчок в бок и услышал голос жены.
– Нет, сон дурацкий приснился, спи, – я открыл глаза. Часы ярко освещали комнату, мою комнату, – бред какой то, приснится же такое, водички пивнуть надо.
Я прошел на кухню, огляделся.
– Домовенок, – позвал я, скорее проверяюще.
– Ну, что? Получилось? – два больших красных глаза домовенка уставились мне в упор.
Я вздрогнул от неожиданности:
– А мне показалось, что все это приснилось.
– Видишь? Лена тебя позвала и ты сразу же откликнулся.
Меня вдруг передернула нервная дрожь от воспоминания тела Пахомыча.
– Знаешь, я, пожалуй, приму душ, до того все это было омерзительно. Теперь такое ощущение, будто пьяный Пахомыч был во мне. Так и тянет стошнить, а в голове до сих пор мат трехэтажный стоит.
– Пожалуйста, пожалуйста.
– Только не подглядывай за мной.
– Я никогда не подглядываю, только смотрю.
– И на всех смотришь?
– Как когда. Я сравниваю тело Эльзы с седьмого этажа с другими женщинами и делаю вывод, что многие запускают себя. Ее тело для меня идеал человеческого пропорционального тела. И когда вижу шевелящуюся массу Матвеевны в ванне с четвертого этажа, хочется взять ее большими руками и выдавить излишки, подогнав в размер Эльзы. Кстати, обрати внимание на свою печень, она у тебя увеличена.
– Ты и внутренности наши видишь?
– Ничего удивительного, если я смотрю через все.
– Так ты и болезни наши можешь увидеть как рентген?
– А что толку? Сказать то я все равно не могу, разве что ты теперь можешь намекнуть, да ты теперь и сам все можешь увидеть. Убедился ведь? Так как? Идем, на портрет девочки глянем, пока душа ее спокойна?
– Погоди, сначала прилягу.
– Ложись и за мной. Предупреждаю, если ее душа обратит на тебя внимание, не разговаривай с ней, сразу уходи, но не домой, а куда-нибудь на улицу, а потом домой, чтобы она за тобой не увязалась, она от портрета далеко не уходит.
Мы поплыли через этажи на пятый. Почти все уже спали. В комнате у девочки было тихо, мы подплыли к кровати к портрету. Личико было превосходно, правильные черты лица озаряла бесхитростная детская улыбка. Глаза девочки излучали тепло, портрет жил своей жизнью.
– Ты кто? – вдруг прошипело рядом.
Я резко дернулся вверх от испуга и вмиг оказался выше крыши дома. Открылась великолепная панорама ночного города. Я стал подниматься еще выше и вдали показались огни еще двух ближайших городов и далее:
– О, боже.
В чистом безоблачном пространстве космоса заискрились созвездия «Кассиопеи», «Персея», ковшик «Большой медведицы».
– Ух – ху! – попытался я изобразить крик моего сына, увидев с огромной высоты Землю, – вот ты какая.
– Какая! Ты где опять? – голос жены прервал восторг.
