Мы слезли с квадроциклов, и провожатый пригласил нас в один из домиков, сооруженный из грязных, потрепанных циновок. Внутри было темно. Через пару минут наши глаза привыкли к полумраку, и мы увидели сидящих на ковриках вдоль стен нескольких бедуинов. Они не отрываясь смотрели на нас. Очень сложно было понять, какую эмоцию выражали их маслянистые глаза и темные, обветренные лица. В углу я заметил еще пару старых потертых карабинов. Али вышел вперед и протянул одному из бедуинов, который, судя по всему, был главным, наши подарки – пару одеял и несколько платков-арафаток. Пожилой бедуин поднялся с коврика, посмотрел на одеяла и платки и дал знак другому взять их. Затем сделал нам приглашающий жест рукой. Мы уселись на коврике у противоположной стены.
Старик произнес короткую гортанную фразу. В помещении тотчас появилась замо-танная в какие-то пестрые одежды женщина и разлила по чашкам чай. После чего бесшумно удалилась. Старик кивнул, и мы взяли чашки.
Прошло минуты две. Чай оказался сладковатым и, похоже, заваривался на каких-то травах. Я незаметно понюхал. Запах был определенно странным. Сделав пару глотков, я на всякий случай дальше только делал вид, что пью.
Бедуин снова что-то сказал.
– Что вас к нам привело? – перевел Али.
Я пожал плечами.
– Хочу посмотреть, как живут люди.
– Зачем? – спросил бедуин. – Разве у тебя мало забот в своей стране, дома?
Али снова перевел.
– Забот хватает, – усмехнулся я. – Но думаю, это поможет мне понять что-то важное в жизни. Например, больше ценить то, что у тебя есть.
Бедуин покивал.
– Это правильно – ценить то, что у тебя есть. Я старый человек, и у меня есть все, что мне нужно. Молодым надо больше. Молодость глупа и самонадеянна. Она думает, что жизнь – это охота. Стоит только подстрелить добычу – и вот оно, счастье, – бедуин покачал головой. – Жизнь – это дорога. Мы лучше других это знаем. К мудрости путь долгий. Мой старший сын живет в городе. У него есть дом, много всяких нужных и не слишком нужных вещей. Стала ли его жизнь от этого лучше? – бедуин отрицательно помотал головой. – Он несчастлив, я знаю это. Ты тоже живешь в городе?
– Да, я живу в городе. В Москве, столице России. Это очень большой город.
– Я знаю. Мне рассказывали. И что ты там делаешь?
Я пожал плечами.
– Живу. Работаю.
– Кем?
– Бизнесом занимаюсь. Издаю книги.
– Книги дают знания. Только нужны ли все эти знания людям? Много знаний, много вещей, много суеты. Вот у меня – почти ничего нет. Только верблюды, дом из циновок, пустыня и небо.
Следующие минут десять прошли в молчании.
Неожиданно Бедуин встал и вышел наружу. Один из присутствующих кивнул Али, тот тоже поднялся.
– Хозяин хочет, чтобы мы вышли с ним, – шепнул мне.
Я последовал за Али.
Бедуин стоял неподалеку и смотрел куда-то вдаль. Мы подошли.
– Жаль что ты не врач, – сказал он.
– Почему? – удивился я.
– Мой сын сегодня утром сломал ногу. Мог бы посмотреть.
– Я тоже могу посмотреть. Кое-какие навыки в медицине у меня имеются, – ответил я, вспомнив свою студенческую подработку санитаром в больнице и армейскую службу. Бедуин внимательно взглянул на меня, потом двинулся в направлении хибары, находившейся ближе к краю селения. Мы вошли внутрь.
В углу на циновке лежал смуглый парень лет 14–15. Рядом на корточках сидела женщина и отжимала в воде, налитой в широкий горшок, какие-то тряпки. Парень лежал без движения, только глаза сверкали нездоровым блеском. Ноги его были вытянуты. Одна из них чудовищно распухла и была багрово-сизого цвета. В нескольких местах виднелись раны с запекшейся кровью. С первого взгляда было ясно, что травма очень серьезная. Я кивнул тем, кто находился в хибаре, и опустился на колени рядом с циновкой.
