Среди выделяющихся типов в нашем отделении был парень по фамилии Бухрис, выходец из Марокко, житель одного из городков израильской периферии. Он был выше и в полтора раза шире меня, – а я если и был тогда худым, то ростом был на метр восемьдесят… Парень был физически силён, вынослив и добр душой – был готов помочь всем и вся в марш-бросках и других физических нагрузках… Что меня всегда поражало, это его утренняя процедура бритья – после нескольких проходов безопасной бритвой по лицу он, широко расставив ноги и наклоняясь над раковиной, наливал себе полные ладони одеколона и, зажмурившись и напрягшись всем телом от ожидания боли, протирал ладонями лицо, изо всех сил сдерживая восклицания… На вопрос, зачем он так делает, он не шутя отвечал – учусь преодолевать боль… Недели физического отбора он проводил, выкладываясь полностью, но честно говорил, что его цель – попасть в Спецназ Генштаба14…
Кроме нас – новобранцев, ещё не нюхавших пороха и не знавших армейской службы, в нашей группе физического отбора были и «ветераны», которые выделялись своим поведением. Это были ребята, которые уже служили в ЦАХАЛе год или больше, некоторые из них даже офицеры. По тем или другим причинам – обычно по медицинским показаниям – их не принимали раньше в Лётную школу, а теперь (как видно, из-за ослабления критериев отсева благодаря Войне Судного дня) они получили свой шанс попробовать воплотить мечту детства/юношества. Так как дело было в августе 1974 года, большинство «ветеранов» уже успели повоевать. Когда мы, необстрелянная молодёжь, оглушённые криками наших сержантов, бегали в панике, как куры, почуяв топор мясника, по плацу перед нашим палаточным лагерем, «ветераны» делали это с завидным спокойствием и даже элегантностью, экономя нервы и энергию. Неудивительно, что они становились центром притяжения для «молодёжи», ищущей хоть немного моральной поддержки и объяснений по поводу удивительной жёсткости и нелогичной строгости наших сержантов.
А наши сержанты, под дистанционным наблюдением каких-то офицеров и людей в штатском, гоняли нас по задворкам и прилегающим окрестностям нашего лагеря, требуя невозможного – указывая на кустообразное чахлое деревце пустыни на расстоянии 150—200 метров, они требовали, чтобы мы «за 30 секунд были у того дерева и вернулись!», после чего на полном серьёзе замеряли нам время на секундомере; организовывали проверочные построения со всем обмундированием и китбэгами; «показательные» и очень придирчивые проверки палаток; бесконечные физзарядки, ночные тревоги; марш-броски «вокруг забора»… Их репертуар в плане занятия нашего времени казался неисчерпаемым… Их задачей было поставить нас в тяжёлые условия – физически и морально, заставить нас попотеть в среде товарищей и увидеть, кто на что способен, кто готов вынести всё сам и помочь товарищу, а кто нет… Их цель – привести нас к границе наших физических и эмоциональных возможностей, испытать нас на прочность – была осязаема и досягаема… И среди нас были те, кто дрогнули и отправились в канцелярию подписать отказ от Лётной школы.
Сержанты владели почти всем нашим временем, кроме нескольких часов в день, в которые мы организованно «гостили» в эскадрильях авиабазы или присутствовали на лекциях кадетов-старшекурсников, которые рассказывали нам, что такое быть лётчиком израильских ВВС, как и чему учатся в Лётной школе, каково это летать и тому подобное.
