Перед каждым взрывом выла сирена, предупреждая людей, чтобы они могли укрыться от случайных камней, летящих из карьера в поселок.
Конечно, взрывчатка (аммонал), бикфордов шнур и капсюли стали дефицитным товаром для рыбаков, которые с ее помощью «глушили» рыбу.
Были разные, в том числе трагические происшествия с этими опасными материалами.
Летом 1945 года по железной дороге мимо нас на восток шли армейские эшелоны, перевозившие солдат и технику для войны с Японией.
Конечно, образ нашего солдата – защитника Родины, к которому мы привыкли в книгах, газетах, фильмах и песнях, разительно отличался от того, что мы видели в реальности. Солдаты сидели в товарных вагонах полураздетые, свесив босые ноги (очень было жаркое лето), и пели какие-то совершенно непристойные песни. Бывало, что поезда задерживались около нашей станции, и солдаты от скуки начинали говорить с нами – дразнить, рассказывать и показывать всякую «похабщину».
Третьего сентября 1945 года закончилась и эта война. Этот день потом довольно долго отмечался в календарях как государственный праздник – День Победы над Японией.
Рядом с поселком быстро возвели лагерь с высоким забором, обнесли его колючей проволокой, установили прожектора и привезли большую партию японских военнопленных из Квантунской армии, располагавшейся в конце войны недалеко от нас, в Маньчжурии.
Мы не испытывали к пленным недобрых чувств, их поведение побуждало скорее к сочувствию и уважению.
Уже гораздо позже я узнал, что эту армию захватили в плен без сопротивления, поэтому вся ее структура сохранилась. Все солдаты были организованы поротно, повзводно, в каждом подразделении свой командир.
На наш взгляд, японцы казались прекрасно обмундированными, у них были шинели и шапки на искусственном меху (в России он появился только лет через 15). Правда, зимой их одежда не спасала от наших морозов и сильных ветров, и многие кутались дополнительно в тряпки, закрывали щеки марлевыми повязками.
Командовал японской дивизией генерал Танака, имя которого все взрослые произносили с почтением. Он был единственным, кому оставили его личное холодное оружие – позолоченную саблю, и его зимнее обмундирование было не на искусственном, а на настоящем меху.
Со своими подчиненными он был весьма строг. Однажды, бегая с мальчишками у колючей проволоки, я наблюдал, как он отчитывал кого-то из своих офицеров, стоявшего перед ним навытяжку. Сняв перчатки, генерал хлестал ими провинившегося офицера по лицу, а тот поворачивался к генералу другой щекой.
Пленные стали работать в карьере, добывать известняк и мергель. Сначала взрывали его аммоналом, затем дробили кирками и загружали в вагонетки.
Мы воспринимали их всех «на одно лицо» – они были в одинаковой форме, а их знаков различия мы не понимали. Думаю, что и мы для них тоже были «на одно лицо», они могли отличить разве что мужчин от женщин (да и то не всегда) и взрослых от детей.
На работу они ходили с песнями. Мы наблюдали, как утром открываются ворота лагеря, и японцы в четком строю, с песнями, идут в карьер, а вечером, тоже с песнями, возвращаются обратно.
Песни, которые они пели, очень волновали и удивляли меня, они явно были «из другого мира», совсем не похожи на знакомые мне прежде мелодии.
Спустя много лет я вдруг встретил одну мелодию, напомнившую мне их пение – это была японская «Песня стража», которую я нашел в учебнике «Сольфеджио» Островского, ч. I.
