– Я завтра улетаю в Якутск.
– Валерка! Знаешь, что? Найди там мою сестренку Женьку. Джеки еще ее зовут.
– Зачем?
– Так надо, Валерка. Я просто знаю, что так надо. Ты же мне веришь?
И хохочет, довольная. То ли пошутила, то ли всерьез сказала…
Валерка повернулся лицом к ходу движения и вскинул руку. Первая машина была под завязку забита гомонящей ребятней. Их веселые мордахи расплющивались о стекла машины, в своей забавной возне они были похожи на многорукого веселого монстрика. Валерка помахал им, ему ответили писком.
Следующий ехал пустым, но при виде Валерки развел руками, на минуту оторвав их от баранки. Видимо, торопился.
Валерку подобрал микраж.
– До Мохсоголлоха я тебя не повезу, а вот до Улах-Ана – пожалуйста.
Улах-Ан это почти две трети дороги до переправы, так что Валерка не раздумывая согласился.
… От Улах-Ана, большой деревни, растянутой на несколько километров, его подбросили до Покровска, а оттуда добраться до Мохсоголлоха было делом техники. К обеду он уже оказался на переправе.
Река Лена, не обузданная гранитом и не скованная упряжью мостов, была обманчиво спокойной. Величавая и грациозная, собирающая дань со множества ручейков и речушек, украшенная кружевами проток и пышной отделкой диких островов, далеко не каждый из которых имел название, она напоминала тойоншу. Она была щедрой владелицей своих угодий: дарила людям рыбу и чистую, не оскверненную заводами и нефтью, воду. Но порой на нее нападало буйство: после зимней спячки она вырывалась из оков льда разъяренной мегерой и сносила все на своем пути: по корень изничтожала города, не успевшие обновить дамбы, забирала сельские домики, которые плыли потом по ней странными кораблями, по макушку заливала тайгу, отрезая от большой земли холмы с укрывшимися от ее гнева зайцами и бурундуками. И каждое лето принимала в жертву самонадеянных купальщиков, заплывших слишком далеко, и неудачливых рыбаков, угодивших в непогоду.
Инженеры годами думали, как перекинуть через темпераментную красавицу мост, но каждый год в половодье она убеждала их, что это пустая мысль.
Зимой по ней можно было проехать на машине. Летом работали переправы, где деловитые паромщики спорили за очередность движения.
Переправа требовала терпения. Пассажиров, притопавших на своих двоих, брали не считая. А вот с автомобилями было сложнее. Ни один паром не уходил полупустым. И порой требовалось несколько часов ожидания, прежде чем он будет забит железными коняшками и мощными, как мамонты, фурами.
Долгое ожидание порой делало свое дело: за время, потраченное на него, можно было познакомиться со спутниками, потравить байки, отыскать среди них кого-то, кто не прочь взять в кабину автостопщика. Бывало, здесь Валерка встречал знакомых. За эти годы он уже изрядно примелькался на трассе. Предусмотрев это, много лет назад он сочинил историю, которая трогала этих грубоватых мужиков до слез и объясняла, зачем он все время ездит в Нерюнгри автостопом.
– Сестренка у меня там, – говорил Валерка, – в детском доме. Маленькая совсем. У нее ДЦП. Красивая у меня сестренка. Беленькая, синеглазая, тоненькая, как балерина. Любит меня. Скучает… Знаешь, как радуется, когда приезжаю? На руки заберется, что-то рассказывает, куклами хвастается, бантики завязывать заставляет… Мне ее сначала по малолетству не давали, а теперь – потому что одновременно работать и ухаживать не смогу.
