«Шестеро! И возможно, уже вскоре? Нет, – подумала она, опять приходя в волнение при этой мысли. – Не вскоре! Это было бы для них ужасно! Будь что будет, но рожать в Салеме я не стану. Я должна добраться до Голдсборо».
Она ни за что на свете не хотела рожать своего ребенка или детей в колонии Новой Англии, и ни салемская сирень, ни прекрасные вязы не могли примирить ее с суровой атмосферой, которую создавали в городке эти ужасные добропорядочные люди, городке, в котором женщина в положении не могла спокойно подышать у открытого окна без того, чтобы на нее не указали пальцем.
Она посмотрела вдаль, мечтая о том, чтобы поднять парус и отправиться к Портленду, где, возможно, находился Шаплей, в Голдсборо, где ее подруга Абигель окружила бы ее заботой. Там бы они были среди своих.
Внезапно небо накрыла тень, затмила солнце, сумрачной волной проникнув в комнату, и показалось, что она поглотила и мебель, и краски.
Хор резких криков усилился. Это летели птицы, и, как часто бывало, их стаи накрывали весь город подобно огромной туче и захватывали побережье еще полудикого континента. Тогда становилось ясно, что человек здесь значил совсем мало перед лицом природной стихии и что редким, разбросанным то там, то сям городкам не под силу противостоять девственному лесу.
Анжелика едва не закричала. Какой-то мерзкий голосок как будто издалека зашептал ей на ухо:
«А я научилась ненавидеть море, потому что вы его любили, а еще я научилась ненавидеть птиц, потому что вы считали, что они красивы и удивительны в полете, когда они тысячами заполоняли небо!»
Дьяволица!.. Только дьявольское отродье могло так сказать, коснуться столь живого воспоминания.
Анжелика иногда безуспешно пыталась защититься, но ее не покидало ощущение, что дьяволица, хоть и умершая и преданная земле, еще не сказала своего последнего слова. Разве тот, кто ненавидит так сильно, не может отомстить и с того света? Эта женщина, посланная иезуитом, чтобы уничтожить их, была очень ловкой.
Внезапно небо очистилось. Птицы стали рассаживаться вдали, покрывая скалистые берега своими белыми как снег телами. Их гам затихал, и стали слышны вскрики тюленей, которые проплывали вдалеке. Начинался прилив.
Анжелика пожалела о том, что уверила Куасси-Ба в своем хорошем самочувствии и в том, что будет спокойно сидеть и ждать Жоффрея.
Не найдя прислуги миссис Кранмер, она задалась вопросом, куда подевались ее собственные слуги… И куда же пропала юная Северина Берн, которую она взяла с собой, чтобы показать ей мир, не такой суровый и ставший отныне ближе к европейской культуре в отличие от ее родного поселения первопроходцев в Голдсборо. Славная шестнадцатилетняя Северина заслужила возможность прогуляться по оживленным улицам Нью-Йорка, увидеть Бостон и Салем после того, как три года самоотверженно возделывала дикую землю, на которой в те времена, когда она приехала с семьей из Ла-Рошели, стоял лишь деревянный форт да несколько лачуг. В морском путешествии вдоль берегов Новой Англии Северина стала для Анжелики компаньонкой приятной и занимательной. Они как будто заново познакомились и стали друг для друга почти как члены семьи, упрочив ту привязанность, которая возникла между ними еще тогда, когда Анжелика жила у Бернов в Ла-Рошели.
Северина также занималась Онориной, как в самом путешествии, так и во время их заходов на стоянки. Они почти уже решили не брать дочку с собой в поездку и оставить ее в Вапассу или в Голдсборо, где она была бы окружена всеобщим вниманием и заботами; они уже несколько раз так делали, когда ненадолго уезжали в летние месяцы.
