Но в этот раз Онорина распереживалась, что Анжелика уезжает от нее не одна, а «в компании» ее будущего братца или сестрицы. По крайней мере, именно так понял ее Жоффрей де Пейрак, когда она довольно неясно выражала свое недовольство. Иногда Онорина прямо говорила то, что думает о некоторых вещах. Но всего она не высказывала. Поэтому к ней нужно было быть особенно внимательным.
Они с Севериной подружились, и Онорина очень обрадовалась поездке. Этим утром они должны были вместе отправиться на прогулку, потому что в порту и в самом городе с его складами, магазинами и лавками, заваленными разными товарами, было множество интересных вещей.
Анжелике показалось, что она слышит их голоса, и, вновь выглянув из окна, она действительно увидела Северину, показавшуюся из-за угла, которая держала за руку ее дочурку. Их сопровождал молодой человек высокого роста, одетый в темное, как большинство местных пуритан, но в ботфортах и в не лишенной элегантности широкополой шляпе, украшенной пером. Они оживленно беседовали с Севериной, и, как показалось Анжелике, на французском. А в Салеме это в общем было редкостью.
Внизу хлопнула дверь, и послышался голос Северины:
– Госпожа Анжелика! Меня предупредили, что вы у леди Кранмер. Я вам привела француза, он говорит, что родом из вашей провинции, говорит, что с вами знаком.
Озадаченная Анжелика вернулась на лестничную площадку. В вестибюле было темновато, и она не смогла сразу различить черты вновь прибывшего. Молодой человек снял шляпу и поднял к ней свое длинное бледное лицо. Имени его она назвать бы не смогла, но ей чудилось в нем что-то знакомое. Увидев ее, он воскликнул:
– Ой! Госпожа дю Плесси-Бельер, так это и впрямь вы! А я и поверить не мог, хотя и собрал всякие сведения, подумал и решил, что вы точно в Америке.
Он в два прыжка взлетел по лестнице, опустился перед ней на колено и порывисто поцеловал ей руку.
Анжелика по-прежнему была в замешательстве. Кто же этот молодой человек, обратившийся к ней по имени, которое она когда-то носила в Версале, где занимала определенное место среди знатнейших придворных дам?
Молодой человек поднялся. Он был высоким, худым и нескладным, к тому же выше ее на целую голову.
– Вы меня не узнаете? Я Натанаэль де Рамбур.
А поскольку она все еще колебалась, добавил:
– Мы соседи по землям в Плесси, в Пуату. Я все детство играл и бедокурил с вашим сыном Флоримоном, с ним же, кстати, мы убежали в Америку. И что на нас тогда нашло!
– О! Конечно! – воскликнула она. – Удивительная встреча, бедный мой мальчик!
Имена, знакомые слова словно слились в полузабытый образ, напомнили ей отзвуки галопа двух лошадей, уносившихся прочь из парка Плесси, которые она услышала тогда, в ту тревожную ночь.
Она чуть покачнулась, но взяла себя в руки.
– Натанаэль! Ну конечно же! Я тебя узнала!.. Иди садись же.
Она сразу же перешла на «ты», как раньше, когда он был бледным мальчишкой, уже тогда «длинным как жердь», как говорила Барба, и вечно таскался за ее сыновьями Флоримоном и Кантором, пока те жили в Плесси. Что, конечно, нередко выводило их из себя, они его прогоняли, отталкивали, частенько унижали по мелочам, а потом милостиво позволяли присоединиться к ним, когда задумывали какой-нибудь военный поход или заговор против взрослых.
Поместье Рамбуров действительно граничило с владениями Плесси. Они принадлежали к очень древнему знатному роду, примкнувшему к Реформации сразу после первых проповедей Кальвина. Они были гугенотами вот уже в трех поколениях, обнищавшими, многодетными – Натанаэль был старшим из восьми или десяти детей – и пылко религиозными, поэтому, казалось, притягивали к себе несчастья, подвергались гонениям.
