Курган нахмурился, но не разозлился.
– Язва, выберешь из кандидатов, кто приглянется. Чтобы не болтал – не посвящай в подробности. Отдашь байк Борова. А ты, – великан ткнул пальцем в Молчуна, – Возьми себе нового довеска. Посмышлёнее.
– Босс, он и так троих сгноил! Кто с ним поедет! – встрял Ротор. Но президент цыкнул зубом и Ротор тут же заткнулся.
– Потеряешь ещё одного – поедешь сторожить сраную Переправу. Последний шанс.
Курган посмотрел Молчуну прямо в глаза. Тот взгляда не отвёл и кивнул: понял. Президент ухмыльнулся.
– Свободны. Пейте, жрите, гуляйте, как в последний раз. Кто знает, кого завтра заберёт Дорога…
Молчун в одиночестве брёл по Западному двору крепости. Он обогнул Садок, кивком поздоровался с его стражей. Из-за решётки загона на Молчуна в ужасе пялилась девчонка, лет шестнадцати: оборванная, грязная, но нетронутая. Молчун обратил внимание на высокие скулы и разрез глаз: северянка. Издалека же её сюда притащили. Редкий товар, дорогой. Значит, их ждёт хороший куш на Арене. Вот только суждено ли его потратить?
Молчун свернул к огромной цистерне, в которой устроили барак для довесков – самого низшего звена в иерархии Перекрёстков. Им ещё не доверяли технику, их не пускали в бар и каждый день муштровали в беге, драках и стрельбе по мишеням. Все Перекрёстки прошли через эту жёсткую дисциплину, чтобы получить своё право на разгульную свободу, вольную жизнь и, наконец, после кандидатского испытания – собственные колёса.
И всё же, несмотря на столь незавидное положение в среде братьев и сестёр Перекрёстков, довески были несоизмеримо выше в их общественной иерархии, чем любые чужаки извне Клуба. Довесок может заколоть по пьяни проезжего коробейника, и за него встанут горой против любой фракции извне. Потом, правда, его выпорют на площади – но увидят это только братья и сёстры. Семья важнее всего!
Молчун ногой толкнул врезанную в бок цистерны дверь и вошёл в барак. Несмотря на громко ревущую из допотопного магнитофона музыку, с его появлением стало заметно тише: резко смолкла болтовня молодёжи. Напряженное ожидание и мрачные лица. Выйдя на середину барака, он встал между рядами трёхъярусных нар, приваренных прямо к стенам цистерны и достал из кармана нашивку Третьего Перекрёстка – вожделенный знак перехода в звание кандидата – и продемонстрировал её всем окружившим его пацанам и девчонкам. Удостоверившись, что все увидели метку, Молчун бросил нашивку на бочку в центре барака, служившую столом для карточных игр.
– Завтра на рассвете у Садка. Если нет смелых – выберу сам, – он ещё раз обвёл тяжёлым взглядом замерших в тревоге довесков и вышел прочь.
Молчун, как всегда, проснулся под крики петухов. Большая часть братьев и сестёр, постояльцев Перекрёстка и прочего заезжего отребья ещё спала, когда он зашёл в гараж. Если есть что-то действительно важное на Дороге – так это состояние твоих колёс и твоей пушки. Байкер любовно провёл рукой по баку и седлу мотоцикла, завёл его ненадолго, прислушался к рокоту мотора. Годы идеального ухода и непрестанного улучшения поддерживали его монстра в отличном состоянии.
Последние серийные мотоциклы с приводом на колесо коляски, раритетные «Уралы» составляли гордость и основную ударную мощь Перекрёстков в стычках на Дороге. На каждую партию или звено приходилось не больше одного такого – как привилегия. Молчун откатал пять долгих лет на чудовищной солянке из японских и индийских запчастей, побывал в десятках перестрелок и пережил шестерых Перекрёстков из старого состава звена, чтобы получить место замыкающего и этот легендарный байк.
