Жена его иногда заходит переговорить с мужем. Он – единственный мужчина в женском коллективе линотиписток и наборщиц, но ни ревности, ни настороженности она внешне не проявляет. Она – само безразличие и холодность. Это ее вариант неприязни к мужниным сослуживицам.
Жена – маленькая, остроносая и черноглазая, с пучком черных гладких волос на затылке. Ей бы очень подошла красная косынка и куртка из кожи. И кирзовые сапожки. И революционный револьвер у пояса.
Она бы поставила мужнину начальницу, пышную рыжеволосую женщину, к стенке, и лепила бы в нее пулю за пулей: «За! Невыплату! Зарплаты!». И ни одна жилочка не дрогнула бы на ее мраморном личике.
Когда они, муж и жена, вступили в новую партию, чей вождь беснуется иногда на трибунах и в парламенте, застенчивый муж увидел-таки свои стихи в «Народном голосе»:
Да, в партии нас тысячи достойных,
И миллионы будут вслед идти…
…Ухает станок, и почти бестелесный печатник сутулится рядом. Станок задает ритм, и плывут, слагаются строчки. В ту газету, которую он печатает, не взяли пока ни одной его строки. Но придет время. Его время. Он верит в это.
– На кривой козе не объедешь! Упёрся! – Саша с досадой бросил бумаги на стол.
– А что случилось? – сочувственно спросила Тамара.
– Вчера до трёх ночи расшифровывал запись на диктофоне, написал о вчерашнем митинге! – Саша уселся за компьютер темнее тучи, – Сан Саныч из четырёх страниц оставил полстранички! Говорит – ставьте побольше снимков, будет фоторепортаж.
Макар, щуплый журналист, с прокуренной рыжей бородкой, криво улыбнулся, показав желтые зубы:
– Тамарочка, пока ты по неоплачиваемым отпускам ездила, тут бури местного масштаба пронеслись. Вчера митинг был. Я фотал, Сашок с диктофоном у трибуны ходил. Ветрище, а людей уйма собралась. Причина такова. Слышала, поди, китайцы к нам пожаловали. Прикидывают, вороги, где лес можно почти задарма урвать. Лезут в нашу забайкальскую глубинку. Уже и квартирку сняли, и с главой администрации по лесосекам проехали… В договоре, как водится, прописано, что вывезут горельник. А на практике, как известно, попрут отборный круглый лес. Вот народ и поднялся.
Тамара, чернявая полноватая журналистка, посмотрела на Макара широко раскрытыми глазами, поднесла кулачки к щекам:
– Всего-то на недельку к больной маме съездила, а тут такое творится… На митинге, небось, снова Громов шумел больше всех, стучал палкой?
– Громов депутат, ему положено шум поднимать, и кроме него народ возмущался, – Макар похлопал себя по карманам, ища спички.
– Я самую суть написал, – подал голос Саша, – да где ж редактору понравится…Там главу администрации в хвост и гриву крыли. Мне на митинге наказывали всю правду написать! Не напечатаем – как и не было ничего. Как потом людям в глаза смотреть? А Сан Саныч говорит – нельзя печатать. Поисчеркал всё… Я к нему и так, и этак…
– Подумать надо, – хмыкнул Макар, – Надо как-то по-хитрому вырулить. Вот если бы сам Громов статью в редакцию принёс, никуда бы наш Саныч не делся. Опубликовал бы как миленький… Куда он против народного депутата…
– Громов на митингах орать горазд, – задумчиво протянула Тамара, – а на бумаге двух слов не свяжет. Я вот что думаю. Недавно попался на глаза рассказ экологов о том, что мелеют реки из-за вырубки лесов. И по китайцам, что они в других районах творят, информация есть. Да, Саша, дай мне свою статью о митинге, полную… Напишу материал. Только кто его Громову подсунет? Я с ним как-то не очень…
