Антоний ничего не ответил, лишь прошёл в маленькую ванную, в которой помещалось корыто для обмыва тела, бочка для воды, над которой торчал уродливый кран, и в углу приткнутый унитаз, настолько старый, что был разбит и вонял. Никакая магия не могла смыть эту вонь. Антоний поднял крышку, чтобы посмотреть есть ли вода в бочке. Воду отключали с приходом сумерек и включали, когда солнце поднималось над горизонтом.
– Тоша, – послышалось с порога, и Антоний выглянул из-за занавески, что отделяла ванную от основной комнаты. В комнату прошаркала бабушка Мила, неся в руках что-то, Антоний не мог рассмотреть что. Он вышел к ней. Очень был рад видеть соседку. Бабушка Мила была добрым и хорошим человеком. Правда сын у неё, Ефсей, был последней сволочью. Постоянно пил, иногда поколачивал старушку. Сколько раз Антоний ему морду чистил, всё бесполезно. Пил и продолжает пить, и дружков своих сюда тащит. Правда, после того, как Антоний несколько раз ему подравнял лицо, бабушку бить перестал. А то часто на ней отыгрывался, будто мать ему была боксёрской грушей. Вот ведь как в жизни бывает, у кого-то сын дебил, а у кого-то мать и не мать вовсе. И тогда находят два человека друг друга и помогают друг другу.
– Бабушка Мила, – тихо бробубнил он. Голос у Антония был глубокий и грубый, даже шёпотом говоря, мог разбудить спящих через пять домов.
– Кто это? – встрепенулась мать. – Чего надо? Иди отсюда, проклятущая, – и мать приподнялась на сухих, будто ветка вишни ручках и попыталась схватить одну из подушек, что лежали приткнутые к стене, чтобы бросить в гостью. Антоний подумал, что мать видно спутала бабушку со смертью. Бабуля была стара, но не страшна.
– Да уймись ты, дура, – строго шикнула на неё бабушка Мила, во время отсутствия Антония она присматривала за матерью. – Я это, – потом подошла ближе к матери, чтобы та посмотрела на неё. – Я. Мила.
– Нет, нет, – пищала мать, метаясь по постели. Прятала лицо, закрывала глаза, мучилась. В какой-то миг её стало выгибать, и тогда Антоний подошёл, чтобы прижать её к кровати. Вот она успокоилась и провалилась в безмятежность.
– Совсем плохая стала, – сказала бабушка Мила и протянула ему небольшой свёрток. – Совсем скоро уже, Тошенька. Совсем скоро. Вот тут немного даров, на похороны, – и бабулька, несмотря на то, что и её изводила мать, шмыгнула носом. – Положи куда. Пусть будут. Меня к погребальному костру не пустят, а в суете могу и позабыть.
– Спасибо, бабушка Мила, – прошептал Антоний и обнял старушку.
– Водицы я набрала, – уходя шептала Мила. – И позавчера мыла её. И одеяла высушила. Знаю твоего Старшого, обалдуя. Как что в голову взбредёт. А вот к обеду не появился и подумала я, что уже не будет тебя.
Ещё раз поблагодарив старушку и проводив до дверей её комнаты, Антоний вернулся в родную каморку. Набрал в корыто воды, скинул одежды и опустился в лохань. Она была низкая, узкая и короткая, но сидя помыться получалось. Вытеревшись найденным в шкафу полотенцем, Антоний простирал его, потом носки и трусы. Развесил во внутреннем дворике на верёвке, к утру станут сухими. Вернулся в комнату, облачился в льняную тунику и прилёг на ковёр, почти у порога, зачем-то притянув к себе меч и обняв его. С того момента, как в руках появился добрый и славный товарищ, спать вот так стало легче. Кошмары не снились и не казалось ему, что его снова и снова бросают.
