– Арслан… Арслан…
Антоний вздрогнул, открыл глаза и сел на полу. Мать звала его. Дядя Ибрагим, один из лучших воинов шаха, у которого мать жила в гареме, когда-то дал ему благородное, османское имя. За гриву светлых волос, за силу, что источал дух малыша и за то, что он был чуть крупнее детей своего возраста. Люди звали его безродным и найдёнышем, но потом всё чаще стали называть Арсланом, и мать подхватила это имя, забыв родное, то самое, которым наградил его отец. Она звала его так, когда вспоминала, что у неё есть сын. И звала тогда, когда шах продавал их византийцу, торгуясь как раз не за неё – поношенка никому не была нужна, а за парня, который к тому времени стал настоящим богатырём, да и военное дело знал.
Антоний подполз к матери, отложив меч. Ощущение того, что это последние её вздохи сдавило грудь и горло, стало тяжело дышать. Рука дрогнула, потянувшись к умирающей. Антоний приподнялся на коленях, убирая с её лица слипшиеся, поседевшие, некогда тёмные пряди. Красота давно увяла. Осталась лишь сморщенная, сухая, уродливая старуха.
– Добрушка, – прошептала она совершенно неожиданно. Уж никак он не ожидал услышать своё родное имя. Тем более ласкательно-уменьшительным. – Всё… Уж всё… Скоро… Ещё чуть-чуть… – бормотала мать, а потом вдруг посмотрела на него не бледно-голубыми, выцветшими глазами, в которых в последнее время читалось безумие, а осознанным, чуть светлее обычного, взглядом. Антоний понял, до рассвета мать не дотянет.
– Мама, – прошептал он, беря её за сухую, холодную и безжизненную ладошку. В такие моменты, перед смертью прощалось всё. И забывалось всё, даже самое обидное и бесчеловечное. Особенно когда умирал твой родной и близкий человек. – Мама… Всё хорошо…
– Почему?.. Почему?.. – стонала она, и Антоний понимал, что накрывало её сожаление и вовсе не о том, что она в какие-то моменты была не правда и не справедлива к сыну, а жалость к себе. – Почему я должна так рано уйти? За что? Арслан, за что?.. Мне… Мне… Сколько мне?..
– Сто восемьдесят шесть, мама, – подсказал он. И правда. Такая редкость. Обычно маги, оборотни, вампиры и ведьмачеи уходят в возрасте трёхсот и старше. А мать, будучи магом, и до двухсот не дожила.
– Сто восемьдесят шесть… Мне сто восемьдесят шесть… Какой злой рок так посмеялся надо мной? Я что не правильно жила?.. Я была к кому-то не справедлива? Я что так много грешила?.. Я знаю, что кто-то грешил больше чем я, но они живут. А я?.. Зачем я тебя так рано родила? Зачем? Всё этот урод… Ненавижу его! Он заставил меня тебя родить! За что умираю я, а не он?!
– Скажи мне что-нибудь, – вдруг попросил Антоний, стараясь не запоминать последние слова матери. Он чуть сильнее сжал ладошку и смотрел на неё потемневшими от выступившей влаги глазами. То ли горечь, то ли обида, то ли боль, то ли… – Скажи хоть что-нибудь…
…Что любишь. Что жалеешь о том, что была немного не так честна и справедлива. Что забывала о сыне. Что променяла его на бриллианты. Что испортила ему жизнь. Что забрала его у отца! Что не смотря ни на что счастлива потому, что в жизни сын был и есть. И что он лучший…
В голове мысли путались и Антоний чувствовал себя мальчишкой. По меркам нечестивцев он был юн, всего-то семьдесят шесть лет. Но казалось ему, что он сопливый пацанёнок, который жаждет тепла и ласки, простого человеческого, детского счастья. Жаждет защиты взрослых, родных и близких. Он не боялся остаться один, но несмотря ни на что горе накрывало его и в этот момент он прощал матери всё и отпускал свои обиды, испытывая лишь боль. Как и положено человеку, который теряет мать.
