Конечно, никуда он уходить не собирался. Шикарная хата, баба – сама первая наливает, да и дочка хоть и слепандырая, очень даже ничего. Сделав вид, что ещё раздумывает, уйти или нет, презрительно цыкнув, процедил:
– А то тоже… И, развернув мать Лизы, от души приложился широкой ладонью пониже спины. – Собери пожрать, на работу опаздываю.
Работал Пётр Семёнович Рыбаков на местном рынке мясником, благодаря чему дома всегда было мясо, о чём он постоянно напоминал: «Без меня бы уже ноги с голодухи протянули». При этом всю зарплату, которую он получал, тратил исключительно на себя.
Отправив присмиревшую сожительницу на кухню, сам направился в ванную, где стояла, замерев, Лиза. Этих моментов она боялась больше всего – когда он находился в непосредственной близости от неё. Её окутал запах жареного лука и перегара. Воровато оглянувшись, не то что бы он чего-то опасался, но лишняя предосторожность не помешает, Пётр Семёнович, похотливо улыбнувшись, дотронулся своими пальцами до обнажённого плеча девочки. Лиза, вжав голову в плечи, попыталась протиснуться мимо, но он с усмешкой преградил ей путь своей рукой, уперев её в косяк.
– Ну что ты испугалась, глупая, – прошептал он, наклоняясь к её макушке. – Другой рукой обхватив её за талию, притянул к себе.
– П-п-пожайлуста, не н-н-надо… – от страха и отвращения Лизу начало трясти.
– Да я ничего и не делаю, – хохотнул дядя Петя. – Пока. Ну, чё ты кобенишься, ну…
Дыхание его стало учащённым, он ещё сильнее прижал девочку к себе. Отпустив косяк, это сопящее, похотливое животное нетерпеливо полезло к перепуганной до смерти Лизе под ночнушку. У Лизы спазмом перехватило горло, и она смогла издать лишь слабый, наподобие комариного, писк. В панике, как утопающий, девочка начала махать перед собой руками, пытаясь выдавить из отказавшегося ей служить горла хоть какое-то подобие крика. Но наружу просочился только полупридушенный стон. Отчим, не обращая внимания на слабое сопротивление падчерицы, продолжал с наслаждением тискать худенькое тело, упиваясь беспомощностью своей жертвы. Тут одна из беспорядочно машущих рук задела гранёный стакан с зубными щётками, стоявший на раковине. Стакан врезался в стену, разлетевшись на осколки, а щётки, как маленькие косточки, загремели по дну ванны. Звук разбитого стакана прорвал плотину, сковавшую голосовые связки Лизы. Визг отбросил от неё отчима, как разряд шокера. Воспользовавшись секундой замешательства, Лиза ящерицей проскользнула мимо тяжело сопящего мужчины в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, она привалилась к ней спиной. Из незрячих глаз ручьями бежали слёзы, в горле стоял ком, всё тело сотрясалось, как в ознобе. Она не рыдала навзрыд, душа крик внутри, зная, что это бесполезно.
После того, как отчим первый раз ущипнул её пониже спины, она пожаловалась матери. Но Пётр Семёнович невозмутимо все отрицал:
– Ну, хлопнул по-отцовски, а она навоображала бог знает чего.
Мама с ним согласилась. Она хотела с ним согласиться. Ведь если дочка права, то это значит, придётся признать, что она хреновая мать, и лишиться такого мужчины. Ну, бьёт иногда…так ведь бьёт – значит любит! А если любит её, значит, и Лизку тоже. «Нет, не мог он ничего такого сделать, да и зачем? Ведь у него я есть!» Себя Екатерина Матвеевна считала в свои тридцать восемь ещё очень даже ничего. Ещё больше её убедили слова Пети поздно ночью после того, как он был с ней очень нежен (он мог быть нежным): «Да ревнует она просто тебя, вот и несёт всякую чушь… Не удивлюсь, если завтра она к тебе в разорванной сорочке прибежит».
