То, что случилось в школе, было загадкой для нее самой, как будто случилось не с ней. На первой перемене ей было непонятно и страшно, зачем мальчик подошел к ней близко. Она не успела подумать, зачем он подошел так близко, и выставила вперед руку, а он на нее наткнулся… и вдруг оказалось, что это драка, которую устроила она, Мура. Ну, а потом она уже вообще не понимала, что делает… С киселем-то, пожалуй, понимала: она не хотела, чтобы девочки с ней разговаривали, кисель – это была превентивная мера, пусть лучше сидят в киселе на всякий случай.
Ах, вздохнула Мура, ах, вздохнула Дуся и потрогала Муре лоб, а Дед позвонил Второй бабушке и попросил, чтобы она пришла на расширенное заседание кафедры… то есть на Семейный совет. Вторую обычно не приглашали на Семейный совет, но после Лизиного развода ситуация была решительно иная: Вторую нельзя отстранять от внучки, Вторая должна сидеть на почетном месте.
К Лизиному разводу Дед с Дусей отнеслись по-разному. Дуся, если покопаться поглубже, почти радовалась: исчезла угроза, что Лиза когда-нибудь заберет Муру, теперь Мура окончательно и навсегда принадлежит ей. Дед был страшно расстроен и считал своим долгом какое-то равновесие соблюдать: у реки два берега, у Муры две семьи, пусть у Муры будет как можно больше людей, которые ее любят. Когда Вторая физически присутствовала рядом, Дед раздражался и ничего не мог с собой поделать, но за глаза проявлял симпатию и был горд своей великодушной нечестностью.
В семье, если считать, что Мурина семья включала всех родственников, у каждого была своя жизненная философия, и эти философии были непримиримы. Но если жизненная философия Дуси (в любой непонятной ситуации нужно взять книгу и погрузить Муру в другой мир) была тихой, как бы направленной вовнутрь, то Дед и Вторая сражались за то, чтобы Мура жила в соответствии с их пониманием мира, непримиримо, как дикие коты. Жизненная философия Деда была: жить стоит только для науки и искусства и «ничего по блату», жизненная философия Второй была «жить нужно для жизни» и «все по блату». Однажды, когда в Деде вскипели принципы, он выкинул в окно Мурину дубленочку с криком «Моя внучка будет как все!», на что Вторая резонно сказала: «Как все в четыре года на горшке сидят, а она Пушкина читает». Дело, конечно, было не в дубленочке и не в Пушкине, Дед любил красивые вещи, Вторая гордилась родством с известным ученым и Муриным знанием Пушкина. Дубленочка и Пушкин были всего лишь символами, на самом деле Дед и Вторая яростно боролись за Мурино счастливое будущее. Вторая была против интеллигентской элитарности Муриного воспитания, – «вы мне тут кого растите?!», Дед был против «элитарности начальников».
Вторая сказала бы (если бы могла), что Дед с Дусей этим своим воспитанием, Пушкиным, Чайковским, Летним садом, отравят Муре ум и сделают непригодным для жизни, и она должна спасти внучку, вырвать ее из их порочного мира. Дед сказал бы (если бы хотел), что Муру отравит не Пушкин, а напористое убеждение Второй в своем праве иметь больше, чем другие (все эти «договориться», «устроить»), владеть душами людей (ведь многие отдадут душу за дубленку), и он не позволит сделать из Муры человека, уверенного в своем праве иметь больше, чем она заработает собственным умом, торгашку и дуру. Дед был уверен, что его дорогая Мура уже все понимает, а Вторая в свои самые одинокие моменты лелеяла мысль, что Мура подрастет и поймет, с какой стороны хлеб намазан маслом, Мура достанется ей, а профессора останутся одни, перечитывать книги и рыдать.
