В море есть только море.
Бесконечное, огромное.
К ночи холодает и ветер касается волос, я прикрываю глаза, лежать холодно, я слушаю море, вытягиваюсь во всю длину, и мне почему-то хорошо, мне по-глупому, сумасшедше совершенно хорошо.
Мне безумно одиноко, это всегда обратная сторона процесса.
На секунду мне кажется, что сил у меня совсем нет, что я не встану, что вся боль, все мое тупое отчаяние вышли из меня и больше в этой оболочке ничего не осталось, что я совершенно пустая.
Я слушаю море, соленые брызги касаются лица и в Доме на краю света нет ни одного светлого окна, я не включала свет, когда уходила.
Кроме меня никто не зажжет свет.
Мне на секунду хочется, чтобы здесь был Арт или Илай, или Эллисон, да кто угодно, помог мне подняться, обнял, отвел в дом, Лана, может быть, она меня бы еще и больно пнула в ребра. Заслуженно.
Я заливаюсь смехом, хохочу до тех пор, пока не начинаю плакать, это очищает и это успокаивает, море дарит мне успокоение, дар щедрый, море, на самом деле, никому и ничего не дарит, но иногда оказывается не против, когда мы, его непутевые дети, что-то берем.
Я выбираю покой.
И я, просоленная, замерзшая, заплаканная, чувствую себя все равно живой. Я чувствую себя настоящей, по телу разливается гармония, это как музыка.
Это бесконечная песня моря, началась не мной и далеко не мной закончится.
Я поправляю волосы. Я поднимаюсь. Сама. Я смотрю на море долго, долго, чертовски долго, и мы снова мучительно хотим друг друга коснуться.
Когда-нибудь я уйду прямо в море, и не буду оглядываться.
Я слушаю его песню.
Я все сделаю сама.
А после встряхиваюсь и иду в дом. Тоже сама.
Я сама всегда создатель своей катастрофы, сама катастрофа и сама же убежище от нее. И весь восстановительный процесс после нее. И жизнь.
Когда за мной закрывается дверь, в Доме снова вспыхивает свет.
Я зажигаю его. Дом отзывается мне мирным гулом, у него тоже есть своя песня.
Дом приветствует меня,
С возвращением, маленькая. С возвращением домой.
С ее появлением в монастыре стало бешено. Монахини, которые ухаживали за аббатством, ее жалели, но жалели не слишком долго. Что-то в ней работает неправильно. За что господь мог так наказать или так наградить? Этим противоестественным даром.
С ее появлением в монастыре стало бешено, может быть, нам пригласить экзорциста? Но, в самом деле, на улице бодро трубит свое двадцать первый век. Кто приглашает экзорциста в такое время?
С ее появлением в монастыре стало бешено, там появляются тени, мать-настоятельница с ней строга, держит на расстоянии. Видимо, не слишком любит напоминание о собственном грехе, сумма, которую вручает ей Мораг за присмотр за дочкой остается между ними.
С ее появлением в монастыре оживают голоса и народу становится будто больше. Вы не замечаете подмены. Вы идете по коридору. Вы видите это лицо, вы видели это лицо уже несомненно, оно вам знакомо. Поэтому вас это не трогает. Вы вспоминаете, что видели это лицо на могильном памятнике – кладбище есть прямо на территории аббатства. Вы вспоминаете с опозданием, но первобытная какая-то жуть находит вас все равно. Мерзкий холодок по спине.
Вы начинаете внимательнее всматриваться в лица и стараться не подходить к ее комнате.
Ее послушничество имеет мало общего с тем, чем оно должно быть на самом деле. Сначала настоятельница пытается приобщить ее к работе, но девчонка слабеет на глазах, с годами все больше становится похожей на приведение, исчезает. Настоятельница не помнит, кто именно открывает ее талант в полной мере, но как только о шептунье душ узнает один из гостей, очень скоро у дверей монастыря выстраивается толпа, жаждущая хотя бы подержать ее за руку.
