– Он не нахал, – негодующе сказала Лата. – А что до героизма, так я считаю, что нужен какой-никакой кураж, чтобы сделать то, за что тебе в результате могут и голову откусить, и ты об этом знаешь. Сама же говорила что-то подобное в «Голубом Дунае».
– Не просто кураж – храбрость, – сказала Малати, вовсю наслаждаясь тем, как реагирует подруга. – Парни не влюбляются, они просто храбрятся. Когда мы вчетвером шли к роще, вот прямо сегодня, я заметила парочку парней на велосипедах, которые тащились за нами, – даже жалость брала. Ни один не отважился бы заговорить с нами, но признаться в этом они друг другу не могли. Так что для них было большим облегчением, когда мы вошли в рощу и вопрос рассосался сам собой.
Лата молчала. Она легла на траву и уставилась в небо, видневшееся сквозь ветви жакаранды. И думала про пятно на носу, которое отмыла перед обедом.
– Иногда они подходят вместе, – продолжала Малати, – и ухмыляются скорее друг другу, а не тебе. А в другой раз они так боятся, что друзья выберут лучший «подход», что уже не могут думать о том, чтобы взять жизнь в свои руки и приблизиться к тебе в одиночку. И какова их линия поведения? В девяти случаях из десяти это: «Одолжи мне свой конспект», возможно разбавленное тепловатым, придурочным «намасте». А какая, кстати, была вступительная фраза у Картофелемена?
Лата пнула Малати.
– Ой, прошу прощения, у твоей ягодки.
– Что он сказал? – сказала Лата почти неслышно, просто самой себе.
Когда она попыталась вспомнить, как именно начался разговор, то поняла, что, хотя он и состоялся всего несколько часов назад, из ее сознания он почти улетучился. Осталось, впрочем, воспоминание, что первоначальная ее нервозность в присутствии молодого человека под конец превратилась в ощущение смущенной теплоты: хоть кто-то, пусть это был и симпатичный незнакомец, понял, что она обескуражена и расстроена, и попытался как-нибудь поднять ей настроение, воодушевить.
3.6
А два дня спустя состоялся концерт в зале Бхаратенду – одном из двух крупнейших зрительных залов города. Одним из исполнителей был устад Маджид Хан.
Лате и Малати удалось купить билеты. Билет достался также Хеме – высокой, худой, непоседливой и пылкой их подружке, жившей со своими многочисленными кузинами и кузенами в доме, расположенном неподалеку от Набиганджа. Все они были под опекой старшего члена семейства, к которому обращались не иначе как «тауджи»[154]. Тауджи Хемы приходилось много трудиться, и он не только отвечал за благополучие и репутацию девочек, но еще ему приходилось следить за тем, чтобы мальчики не оказывались вовлечены во всевозможные шалости и проказы, к которым так склонны мальчики. Он часто проклинал свою судьбу, поскольку был единственным во всем университетском городке представителем большой и очень разветвленной семьи. Время от времени, когда молодежь доставляла ему больше хлопот, чем он мог вынести, он грозился всех разогнать по домам. Но его жена, тайджи[155] для всех в семействе, сама выросшая в обстановке, почти полностью лишенной свободы, жалела племянников и племянниц, не желая им повторения своей судьбы. Ей удалось добиться для девочек того, чего они не сумели бы обрести прямым путем.
В тот вечер Хема и ее кузины получили в полное свое распоряжение дядюшкин просторный малиновый «паккард», и ездили по городу, собирая своих подруг на концерт. Как только тауджи скрылся из виду, они тут же забыли его прощальные слова: «Цветы? Цветы в волосах? Во время сессии бегаете на музыкальные развлечения! Все будут считать вас распутницами – вы никогда не выйдете замуж».
