Полина Львовна хозяйничала. Губы без нарисованного бантика, волосы растрепанные. Но в шелковом халате с драконами. И тапочки тоже шелковые, красные. Да еще и на каблучке рюмочкой. Я ее машинально рассмотрел всю, хоть мне плевать.
Говорю с порога, без «здрасьте», без ничего:
– У нас с Любочкой беда.
Она аж присела. Нашарила рукой венский стул, подволокла к себе. Плюхнулась.
– Дети?
– Да, Полина Львовна. Иосиф. Заболел, а в больницу никак нельзя. Люба категорически против. А хлопчика надо сильно изолировать от Ганнуси и от самой Любы. Она беременная, есть риск заразы. Примите к себе. Я дам средства, договорюсь с врачами, чтоб ходили к вам. То есть к нему. Сам буду ходить и ночью с ним сидеть. Вам только площадь предоставить.
Она спокойно ответила:
– Да. Сейчас поедем и заберем мальчика. С врачами я сама договорюсь. У меня клиентка есть. Не откажет. Детский врач. Но почему в больницу нельзя?
Я не соображал, что ответить. Непростительно замялся.
Выдавил из горла:
– Понимаете, Полина Львовна, время такое. Люди напуганы. Есть к тому основания, обсуждать не будем. Но факт налицо. Вы ж сами газеты читаете.
Она подняла голову и оттуда, вроде с недостижимой для меня высоты, глянула на меня. А я возле двери и стоял на весь свой рост. Но она умудрилась сверху вниз на меня зыркнуть. Зыркнула и остановилась на моем лице. Помолчала.
Потом тихонько с присвистом и говорит:
– А, ну конечно. Там же ж эти, как их, в белых халатах. Евреи. Как же. Знаю. Не волнуйтесь, Михаил Иванович, дорогенький. То врачи. Они ж обученные жизни лишать. А я и не врач, и никто подобный. Я сама мамашей была. Еврейской мамашей. Я, можно сказать, просто еврейка без халата. Без белого, по крайней мере. Вы ж цвета хорошо различаете? Какой на мне?
Она погладила себя по расшитому шелку от груди вниз и на толстой ляжке сжала пухлый кулачок.
И этим пухлым своим кулачком припечатала:
– Что, сгодилась жидовка?
Я без обиняков ответил:
– Сгодилась. Когда ребенка спасаешь, все сгодятся.
Она отвернулась. Так резко, что стул от натуги скрипнул.
И голос ее, другой, не гадский, каким она обычно ко мне обращалась, сказал:
– Да. Когда детей спасаешь – все сгодятся. Все.
Лаевская собралась в момент. Она – на автобусе, как раз подъехал к остановке по пути, – к Любочке, я ловил машину, чтоб транспортировать Иосифа с Коцюбинского на Пять Углов.
Когда ехал домой за мальчиком и Лаевской, подумал, что спорол горячку. Можно было из дома отвезти Иосифа в больницу, а Любочке сказать, что к Лаевской.
Но тут же понял – номер пустой и он не пройдет. Любочка захочет проведать, хоть разок – и что? Нет, я поступил правильно. Жалел, что в порыве выдал Любину беременность, но в целом – правильно.
Лаевская все сделала, как обещала. И я – как обещал.
Решили с ней, что приходить буду не каждый день и смотреть на мальчика издали, чтоб самому на всякий случай не явиться переносчиком заразы.
Лечение шло хорошими темпами – как положено в природе подобных вещей.
Усиленное питание, лекарства, уход Лаевская взяла на себя. Я, конечно, собирался все до копейки ей вернуть из ближайшей получки.
Она так и сказала:
– Отдадите. У меня пока хватит. Не хватит – у Евочки возьму.
Имела в виду Еву Воробейчик.
Я машинально спросил, чем занимается Ева, откуда у нее доходы на новом месте, устроилась ли она на работу.
Полина Львовна в двух словах описала, что Ева пошла на обувную фабрику, туда, где работала Лиля, и даже заняла ее место на конвейере.
