Я кивнул:
– А, тоже «кашу» на колодку намазывает. И что, густая «каша» или, как всегда, комками с трухой выше нормы?
Лаевская не упустила:
– Откуда вы, Михаил Иванович, знаете, что Лилечка «кашу» намазывала?
Я промолчал. На провокационные вопросы отвечать нельзя. Никогда нельзя. Мало ли, откуда я знаю. Я, между прочим, много чего знаю.
– Вы, Полина Львовна, если забыли, так я вам напомню, что я лично следствие вел по делу Лильки. И на фабрике бывал. И с коллективом говорил. И весь рабочий процесс смотрел. И заготовки с конвейера в руки брал, запачкаться не боялся.
– Что вы, что вы! Я вас задеть не хотела. Сказалось и сказалось. Евочка тоже много с товарищами Лилечки беседует. Они ей много чего рассказывают как сестре покойной. Вам не интересно? Могу поделиться. Или Евочка сама вам расскажет. Не хотите?
Чтоб пресечь ненужные продолжения, я сказал:
– Когда время придет, сам спрошу. И она мне как миленькая выложит. И коллектив еще раз опрошу, если сочту нужным.
Лаевская вытянула руки вверх и руками замахала. Рукава халата задрались высоко. Я заметил, что руки от локтей вниз у нее еще больше потолстели и немножко обвисли. Она руками часто при разговоре трясла по-всякому. Не заметить было невозможно. Да, женщина уже не молоденькая. А хорохорится. Жалко ее, а что сделаешь.
Мысленно отвлекся на секунду.
А Лаевская гнула свою линию:
– Ой, что вы разозлились, и Лилечку грубо вспомнили – «дело Лильки»! Она вам не Лилька, а Лилия Соломоновна Воробейчик, убитая преступным образом на дворе собственного жилища среди белого дня. – Начала вроде шуткой, а закончила плохим тоном. Плохим.
Я строго взглянул на нее и предложил:
– Полина Львовна, вы на фоне больного ребенка находитесь. Давайте про ерунду не отвлекаться.
Она тут же переменила лицо, начала рассказывать про Иосифа.
Прощались душевно. Я пообещал явиться через день, но если что, немедленно просил сообщить мне по рабочему телефону.
Лаевская кивнула в сторону бумажки, заткнутой за трельяж, там был записан мой рабочий телефон:
– А как же, помню, помню. Не волнуйтесь.
Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее.
Звонила Ева Воробейчик.
– Михаил Иванович, ой, приезжайте скорей, объяснять некогда, скорей!
Я даже не спросил – куда ехать? Понял – к Полине Львовне.
Наш хлопец на мотоцикле подкинул в момент.
Забегаю в хату – там целое сборище. Зусель Табачник, Довид, Ева Воробейчик, Малка Цвинтар. Галдят по-своему.
Я крикнул поверх них:
– Всем молчать! Где ребенок?
Они замолчали, как застреленные.
В тишине заговорила Ева:
– С ребенком все в порядке. Он спал. Сейчас, наверно, уже не спит, играется. С ним Полина Львовна.
Вступил Довид:
– Евка, молчи, дура! Тут твоего дела нету. Я – законный дед мальчика. А вы все никто. Я буду говорить.
Я понял, что особо страшного, то есть смертельного, здесь ничего нету. Потому успокоился.
Посоветовал и остальным:
– Ну, говорите, только по очереди. Я сейчас на хлопчика гляну и выслушаю.
В комнате, где находился Иосиф, сидела Полина Львовна. Она мирно шила какое-то изделие. Мальчик на кровати, обложенный подушками, чтоб не упасть на пол, игрался с мишкой. Увидел меня – обрадовался. Схватил мишку своего за лапу и резко кинул вверх в знак приветствия. Я подскочил в нужном направлении, поймал. Перекинул мальчику. Он тоже поймал.
Я, хоть и нарушил инструкцию против карантина, обнял Иосифа, расцеловал.
