Разобравшись с онемевшей от удивления молодой старлеткой, режиссёр решает поставить в тупик того сзади нахала. – Кино не для всех. – С апломбом, явно намекая на то, что Алекс уж точно не попадает, да и никогда не сможет подпасть под эту исключительно выдающуюся категорию высоко значимых господ, сказал сей великий режиссёр. Но спрашивающий режиссёра из-за его спины и не пойми кто такой, как сейчас им выясняется, порядочный наглец и поэтому не успокаивается, а имеет свой взгляд и даже мысли на всё им сказанное.
– Понятно. – Уже с первого своего ответного слова, Алекс сбивает дыхание с режиссёра, которому и его уму непостижимо, как это может быть так понятно, когда даже ему не всегда так понятно. Но сбитое дыхание и перенаполненность организма режиссёра возмущением, это только начало, и тот нахал сзади, на этом не останавливается и продолжает возмущать дух режиссёра своими речами. – А что на это говорят, – заговорил Алекс, – или вернее скажет, если им будет позволено увидеть это кино (как понимаю, дороговизна билетов и дресс-код ставят свои ограничения), остальная часть всех?
Режиссёр же, несмотря всё это давление на свой организм, собирается с духом и даёт ответ. – А разве это важно. – Усмехнулся режиссёр. – У нас разные жизненные приоритеты. Они, эти все, всю свою жизнь борются за своё право на труд, а мы, не все, отстаиваем своё право на отдых. Вот наше основное различие. И как понимаете, у последних, то есть у первых, куда как больше возможностей для отстаивания своих прав. Так что я не жалуюсь, на меня никто не жалуется и никто даже не смеет этого делать. – Подытожил себя режиссёр. И сейчас уже никто не скажет и не может сказать, как бы дальше развивались события, если бы вдруг общую атмосферу успокоенности в лоджии, не нарушил возглас неизвестного для Алекса типа.
– Как это всё понимать? – как-то уж возмущённо задался этим вопросом неизвестный для Алекса тип в дорогом костюме и, судя по тому, что он находился у самого балкона, то не последний человек в этом избранном, возможно и им кругу людей. Ну а для любого, даже до самого глухого, не вписывающегося в общий меймстрим режиссёра, нет ничего слаще, чем услышать такого рода непонимание в адрес его постановки; и не будем забывать, что только со стороны подготовленного зрителя.
Ведь неподготовленный зритель и в самом деле ничего не поймёт из всего им показанного, и еще будет искренне недоумевать над тем, что ему тут такого, невозможно и разобрать, показали. А потом не разобравшись, что к чему, ещё направится в кассу требовать назад деньги за эту несусветную чушь, которую ему здесь под видом экспериментальной пьесы скормили. В общем, разница между подготовленным и неподготовленным зрителем налицо – первый не такой жлоб как второй, и никогда не пойдёт требовать свои деньги назад; он отлично понимает, что ему их не вернут. И поэтому, он не будет показывать виду, что он, как последний дурак, совсем не понял, как его вокруг пальца обвёл этот новомодный режиссёр, а наоборот, будет что есть силы в аплодисментах выбивать глупость из своих ладош, представляя себе, как он ими захлопывает ушные раковины этого новомодного режиссёра.
Но так как этот вопрос в лоджии раздался со стороны не просто подготовленного зрителя, а плюс к этому и близкого по духу зрителя, то присутствующий прямо здесь режиссёр, идущей и на самом деле уже идущей на театральных подмостках пьесы, сам Неимовер, может даже и Таврический, более чем расслабился, теплея всей душой от этих тёплых слов сдобренных крепким напитком. И такие трогающие режиссёрскую душу моменты, – зритель крайне заинтересован в том, чтобы он, режиссёр, разложил всё его непонимание по полочкам и сложил из него этажерку понимания, – могут переживаться вечно; ну, по крайней мере, достаточно долго. А вот сколько, то любой более-менее настоящий режиссёр, а не просто заполняющий сценами насилия хронометраж пьесы подельщик, отлично знает ответы на вопросы: когда, зачем и к чему?
